ради ислама, ради возвращения эмира! Они оба – и Анвар, и Ибрагим – рабы Аллаха и верные слуги эмира. Цель у них одна. Кроме того, теперешний приказ эмира дал все полномочия Ибрагимбеку! Наш отряд отправится к великому лакайскому вождю и мы будем воевать под его началом. Если угодно Аллаху, мы, наконец, добьемся победы.
У Рамазана отлегло от сердца.
Минуту подумав и помолчав, Мухтаржан продолжал:
– Ты сам из России, можно сказать, из Европы. Но ты пришел сюда, в Туркестан, в Бухару, здесь не Европа, ты стоишь во главе джигитов-туркестанцев и должен жить их интересами. Анвару судья только Аллах! А наш повелитель и главнокомандующий – Ибрагимбек, ему мы подчинимся и будем жить по его приказам. И раз Аллах дал ему власть, Он может быть даст и победу! Все в руках Аллаха! Мы – слабые рабы Господа и подданные Его Высочества Алимхана.
Рамазан уже собирался уйти, когда Мухтаржан, едва коснувшись его руки, дал понять, что у него есть еще разговор. Немного помолчав, словно бы подумав, с чего начать, он придвинулся к Рамазану.
– Можно с тобой поговорить совсем об ином деле… о деле, тоже слишком важном для меня, чтобы отнестись к нему легкомысленно. Когда-то ты спас меня от пыток чекистов, а ведь мог уйти и оставить меня в плену, одному тебе было бы легче бежать. Но ты меня не бросил. Да вознаградит тебя Аллах великий за это! – голос Мухтаржана прервался от волнения, глаза затуманились слезами. – Благодаря тебе Аллах дал мне жизни еще на полтора года. Но теперь, – я это чувствую, – жить на этом свете осталось совсем мало. Я должен открыть тебе приметы, где спрятано золото и деньги, тогда ты всегда сможешь безбедно существовать, приобретать оружие, кормить своих бойцов… Я хочу, чтобы ты был моим сыном, Рамазан. Ты ведь мне не откажешь? Ведь я обязан тебе своей жизнью и жизнью своей семьи. Если бы я погиб тогда в плену, жена и дочка не выжили бы там, в нашем кишлаке, занятом неверными. Потому что красные рано или поздно бы докопались, что я был помощником Курширмата. Они бы мою семью замучили до смерти. Я был там и видел, что творят большевики. Сколько погибших, сколько невинно посаженных в тюрьму, сосчитать невозможно. Аллах один ведает, словами это не опишешь. Но не об этом сейчас разговор.
Мухтаржан остановился, ища подходящие слова, но внезапно на него накатился приступ кашля, он задохнулся, покраснел, кашель долго безжалостно трепал его изможденное тело, из глаз лились слезы, воздуха в легких не хватало. Рамазан, все еще не понимая конечного смысла его слов, терпеливо пережидал, когда Мухтаржану станет лучше и он продолжит начатый разговор. Наконец, приступ отступил, Мухтаржан отдышался, вытер слезы и пот, и взглянул на Рамазана беспомощно-тусклыми глазами.
– Вы давно мне отец, – кладя руку на его худое плечо, тихо сказал Рамазан, чувствуя острую жалость от того, что скоро не будет у него еще одного близкого, почти родного человека.
– Молодой ты, джигит, – слабым голосом продолжал Мухтаржан, – и не думаешь, что сегодня