сожгли. Да, в сравнении с фермой дом казался не таким уж загадочным и мрачным местом, но негасимый свет в окнах в самые поздние часы, непробиваемое молчание единственной пары слуг – двух вывезенных неведомо откуда негров, ужасно неразборчивый акцент невероятно дряхлой француженки-экономки, ни с чем не сообразное количество провизии, доставляемой в дом, где проживало всего-то четыре человека, странные голоса, ведущие зловещие споры в явно неуместное для того время, – все вышеперечисленное, вкупе со слухами, ходившими о ферме в Потаксете, принесло недобрую славу нелюдимому Джозефу Карвену.
В избранных кругах также не обходили вниманием дом Карвена; так как новоприбывший его владелец мало-помалу приобщился к церковной и торговой жизни города, он, естественно, завел знакомых лучшего сорта, чьим обществом и беседой вполне мог наслаждаться благодаря образованию. Он происходил из знатного рода – Карвены (допускалось, к слову, и альтернативное написание «Корбен») из Салема могли похвастаться известностью по всей новоанглийской территории. Выяснилось, что в молодости Джозеф много путешествовал, некоторое время жил в Англии и по меньшей мере дважды плавал на Восток. Когда он все-таки заговаривал (а случалось это нечасто), речь выдавала в нем благородного и образованного англичанина. По некой загадочной причине общество людей Карвена интересовало очень избирательно. Никогда не проявляя открытой неприязни в отношении своих гостей, Джозеф выстраивал вокруг себя настоящий лабиринт блоков, так что мало кто мог придумать, что сказать ему, не рискуя показаться докучливым или глупым.
Казалось, в его поведении таилось какое-то загадочное, сардоническое высокомерие, как будто он пришел к выводу, что все человеческие существа скучны и есть где-то более привлекательное и уместное общество. Когда в 1738 году именитый плут доктор Шекли прибыл из Бостона – занять должность настоятеля Королевской церкви, – он не пренебрег визитом к одному из тех, о ком стал вскоре столь наслышан в недобром ключе. Одним зимним вечером, обсуждая наследие Карвена, Чарльз Вард признался отцу, что многое бы отдал, лишь бы узнать, что такого высказал таинственный предок-отшельник священнику-жизнелюбу, что заставило последнего покинуть дом Карвена чуть ли не в гневе, но свидетельства эпохи единодушны в том, что повторить услышанное Шекли всякий раз отказывался, да и вообще не припоминал тот случай без зримой потери веселой учтивости, коей славился.
Чуть более ясна причина, по которой еще один человек с прекрасным воспитанием и вкусом избегал надменного отшельника. В 1746 году Джон Меррит, пожилой англичанин с обширными познаниями в литературе и науке, переехал из Ньюпорта в Провиденс – в город, столь резво догоняющий по значимости его родной, – и вскоре выстроил особняк в сердце Перешейка, ныне наиболее высоко ценимого загородного района. Жил Меррит на широкую ногу – держал превосходную карету и слуг в ливреях, обзавелся собственными телескопом и микроскопом, скопил