все, значит… – покачал головой Кангасск, вспоминая некоторые особенно неприятные картинки из своей энциклопедии.
И сразу не такой безопасной показалась временная стоянка, и дубы не такими славными: они словно сдвинули помрачневшие в ночи кроны над головами путников. В добавок, не спешили возвращаться с вечерней охоты чарги, рядом с которыми засыпать было бы куда спокойнее.
Уснуть Кан не мог долго. Погода стояла безветренная, ночь – тихая. Но дубы даже ночью роняли желуди, и те, простучав по всем листьям прежде чем покинуть крону и шлепнуться в траву, каждый раз производили шума достаточно, чтобы бедняга Кангасск вздрогнул и открыл глаза. Так снова и снова, пока дубы не замолчали, точно по команде, на несколько минут прекратив ронять спелые желуди, и он не уснул наконец. Тогда очередной желудь, долго ждавший своего часа, шлепнулся прямо на него, звонко отскочив от макушки. Но сон Кана был к тому времени уже крепче цемента, замешанного на арене, и парень не проснулся, даже не пошевелился во сне.
Утро было слишком раннее, чтобы просыпаться. Даже для путешественников, покидающих города на заре. Даже для поэтов и даже для сумасшедших художников, рисующих рассветы. Ну не в какие рамки не лезло это утро… как вообще кому-то в голову могло прийти просыпаться в такую рань! Небо едва потеплело на горизонте – там протянулась от края до края тонкая розовая полоса, выше которой небо казалось почти зеленым. Зеленый круто переходил в синий, от которого было рукой подать до черного, а в самой вышине небесного купола царствовала ночь и горели звезды.
Кангасска будили чарги. Одна ласково, не выпуская когтей, трепала его за плечо, другая лизнула лицо шершавым языком. Владислава была давно на ногах и собирала вещи. Она дала Кану хлебнуть чего-то бодрящего из фляжки, так его с этого зелья сначала бросило в жар, потом начало знобить. И даже когда отправились в путь, Кангасск еще настолько не проснулся, что даже поесть не смог. Хлопая сонными глазами, в полузабытьи, он видел, как постепенно отступают зеленые краски, а вокруг сгущается что-то белое, а потом, кажется, заснул, уронив голову на холку чарги.
Доверчиво выпитое зелье дало в голову неожиданно: Кангасск проснулся, как от удара, и завертел головой, оглядываясь. Вокруг шелестел тихий снежно-белый лес. Видны были кроны деревьев, где оттенялся среди всеобщей белизны каждый листик, и каждый белый желудь блестел на солнце. Небо посерело, словно белое полотно, прикрытое тенью, а где-то за горизонтом, заслоненным белыми дубами, сияла ярко-белая рассветная полоса, и белоснежное светило, словно раскаленное до бела, неторопливо поднималось вверх. Кангасск оглянулся, надеясь еще раз посмотреть на оставленный позади зеленый мир, но не увидел его. Со всех сторон их с Владой окружала сияющая белизна, пока еще не поглотившая контуров вещей. По расчетам Кана, так далеко они еще не ушли, но, похоже, взглянув изнутри Белой Области, видишь все иначе: ведь даже небо посерело, и посерело не само собой. А если посмотреть на себя, то выглядишь призраком в белых одеждах, даже кожа побелела им под цвет. И чарги враз