-line/> – Вот это место, о котором рассказывала музыка, – прошептал дядюшка Рэт. – Здесь, здесь мы его встретим, того, который играл на свирели.
Однажды мне говорили, что ты это и есть Вселенная.
Ну, с каждым заебанным днем моей жизни я понимаю другое.
Я – это часть Вселенной.
– Какого хрена ты наделал? – говорит он мне, не замолкая, передвигаясь позади меня от одного угла в другой, пряча свою ангельскую физиономию под темным капюшоном.
Ее больше нет. Однако она до сих пор счастлива. Ее счастье не умерло вместе с ней, а растворилось в молекулах воздуха и заразило всю эту атмосферу вокруг.
Я закрываю глаза и вспоминаю тот день, когда впервые вошел на землю в образе человекоподобного.
Я ценил этот день, когда мы в семь утра вместе выходили на пробежку. Я ценил этот день. Поэтому его было немного.
Закрытый капюшоном, я сидел в своем длинном черном плаще на пыльной кровати в какой-то дешевой гостинице с общим туалетом. Мне хотелось блевать. Я впервые попробовал водку, ощутил вкус горечи и отчаяния, и, как назло, она оказалась паленой.
Сариэль нервно ходил позади меня и сурово ругался ангельским матом. Тогда я впервые закурил и прочувствовал, что такое сигарета.
– Ты понимаешь, как ты накосячил? – постоянно говорил он мне эти слова и снова продолжал ругаться ангельским матом и бросал мне подзатыльники.
Я же просто молчал и выкуривал одну за другой сигарету.
– Ты уже никогда не сможешь вернуться. Никогда, – твердил мне эти слова до бесконечности. Затем подошел ко мне и положил свою тяжелую руку на мое плечо. – Прощай, Брат. И помни то, что жизнь хуевая штука. И на твоей улице будет когда-нибудь праздник.
Он похлопал меня по плечу и растворился в воздухе, это был последний день, последний вечер, когда я видел Ангела.
Реального, настоящего Ангела с большими белыми крыльями и светлым чистым лицом, а не глюк, который видят большинство землян из-за белой горячки.
Я смотрю на нее и понимаю, что мой праздник на моей улице был так близок, а теперь все изменилось.
Все изменилось ни к лучшему, ни к худшему.
Все просто взяло и изменилось.
* * *
Однажды мне говорили, что ты – это и есть Вселенная.
Ну, с каждым заебанным днем моей жизни я понимаю другое.
Я – это часть Вселенной.
Ты спросишь меня: почему?
Я не знаю.
Ты спросишь меня, почему я сижу на наркоте.
Я не знаю.
Ты спросишь, к чему эти татуировки на моем теле.
Я снова не знаю.
Ты спросишь меня, люблю ли я тебя.
Я засомневаюсь.
Ну, потом снова скажу, что не знаю.
Ты будешь дуться, бить посуду, ругаться матом, откроешь окно и скажешь, что прыгнешь с девятого этажа, разлетишься вдребезги, пока я не дам тебе точного ответа.
Но я тебе вновь и вновь скажу, что я не знаю.
И я проебу тебя.
И на этот раз проебу навсегда.
Ты упадешь глубоко вниз, и мои руки уже не смогут дотянуться до тебя и поднять на ноги. Твоя стройная фигура размажется об асфальт, от твоего тела отлетит голова и покатится к бабушкам на скамейке, которые щелкают семечки. Твои глаза будут открыты, так и не получив ответа.
На улице ебучая осень, которая залетает в мою однокомнатную квартиру сквозь разбитое окно.
Мне холодно, я стою босиком в одних спортивных штанах красного цвета, но я привык к холоду, и порой мне кажется, что у меня стальные яйца и мертвое тело.
Выдыхая дым сигарет с ментолом в окно, оно запотевает, и моя прострелянная голова на нем может написать лишь маты.
– Ты не думал поставить новое окно? – спрашивает меня очередная разовая девушка, замечательно сосущая хуй.
Она вся укуталась в двух одеялах, из-под которых торчит ее светловолосая голова.
Я выдыхаю дым.
И посылаю этот мир нахуй.
– Тебе холодно?
– Очень. Иди ко мне.
В ответ лишь моя мертвая