Прочел эту притчу детям и спросил: «Что скажете?»
И я еще раз убедился: дети приходят в этот мир, чтобы помочь взрослым вернуться на Путь Истины.
Вот что они сказали мне: «А вы воспитайте нас так, чтобы мы не стали, как мыши».
Хочу, чтобы вы тоже убедились в моем предположении.
Вам понравилась эта притча? Расскажу другую.
Три льва пришли к отшельнику.
Он сказал каждому:
«Ты только что умертвил путника, спешащего к семье…
Ты похитил единственную овцу у слепого…
Ты уничтожил коня вестника важного…
Можете, львы, стать людьми. Наденьте страшную гриву и начните войну. Не удивляйтесь, что люди окажутся более жестокими, нежели вы».
Тоже прочел детям и сказал: «Говорите, что сердце подскажет».
Все говорили, обсуждали, осуждали взрослых, возмущались.
Одна девочка только слушала и молчала. А в конце расплакалась.
«Почему плачешь?» – спросили мы.
И она сказала нам: «Мне жалко людей…»
Подарю еще одну восточную притчу. Только прочтите, пожалуйста, ее детям и послушайте, какие наставления они дадут нам.
Три голубя прилетели к отшельнику.
Он сказал каждому:
«Ты клевал чужое зерно и счел его своим…
Ты вытащил целебное растение и почитаешься священной птицей…
Ты прилепился к чужому храму и во имя суеверия заставил кормить себя…
Право, голуби, пора вам стать людьми. Суеверие и ханжество славно прокормят вас».
Вот так Восток объясняет нам, как мы можем выглядеть, потеряв Культуру.
Образ солдата
В военный госпиталь, чтобы подбодрить раненых, из сельской школы приехал ансамбль песни и пляски.
«Ааа-са… оо-па!» – кричал бодро самый маленький танцор. И так как не все раненые могли встать и выйти в коридор, где происходил концерт, мальчик в папахе вбежал в палату, кружась и размахивая кинжалом.
И, воткнув кинжал в пол, сорвав с головы папаху, бросился на колени перед недвижно лежащим солдатом. Потом встал и низко ему поклонился. Тот посмотрел на мальчика завороженно, пальцем подозвал к себе. В глазах у него были слезы. Он взял руку мальчика и вложил в нее кусок сахара.
«Спасибо!» – прошептал он.
Крупные слезы медленно пробирались по его щекам.
Думал ли тогда тяжелораненый солдат о воспитании маленького танцора, или вспоминал он своих детей?
Шли десятилетия. Мальчик стал взрослым. Но постоянно прокручивал в душе это явление жизни, осмысливая его с разных сторон. Думал то о куске сахара, то о слезах солдата, то о его жизни, то упрекал себя, что не спросил имени.
Образ солдата никогда не покидал его, принимал скромное, ненавязчивое участие в его духовной жизни. Но он каждый раз все расширялся, вбирал в себя, как в фокусе, другие явления жизни и наполнялся особым смыслом. Образ этот не раз уравновешивал его взрослую жизнь, звал к состраданию, сочувствию, к пониманию красоты человеческой души.
Мальчик-танцор был я, а произошло