тебя, пожалуй, тяжесть носить. Пойдёшь?
Парфён замолчал. Затем сплюнул зло, натянул драную шапку и кинувшись к Смыковскому, ухватил его обеими руками за воротник.
– Давай денег, барская морда! – кричал он неистово, – Давай! Не то удавлю, да сам возьму!
Не выдержав такого натиска, Антон Андреевич оступился и упал навзничь, однако вскоре ему удалось нанести несколько ударов и отбросить Парфёна в сторону, немного поодаль от себя. Грошкин хрипло дыша, оставался лежать на земле, он бормотал что-то бессвязное, кажется ругал всех состоятельных господ.
– Что же ты творишь? Как стыда тебе достает на прохожих нападать, нехристь, нехристь! – приговаривал Антон Андреевич, медленно поднимаясь и отряхивая свою одежду.
Раздосадованный таким неприятным происшествием, он собрался уже уходить, однако услышал позади себя тяжелые шаги и обернулся. Перед ним вновь стоял Парфён, переполненный уже даже не ненавистью, а как-будто какой то звериной злобой, он сжимал в руке большой, с острыми краями, камень. Спустя мгновение, Смыковский почувствовал сильный удар, потом следующий, следующий…
А дома у Антона Андреевича, в этот час, всё обстояло вполне привычно. Митенька и Мишенька весело шумели, гоняясь друг за другом по лестнице, с первого этажа на второй и обратно. Их няня, Дарья Аполинарьевна, предпринимала тщетные усилия, хоть как-нибудь успокоить непослушных мальчиков.
Андрей Андреевич, закрывшись у себя в комнате, оценивал достоинства двух новых наливок, подаренных ему приятелем, из противоположного, соседствующего с ними дома.
Полина Евсеевна, в гостиной продолжала обучение служанки Кати письму. Катя была старательной ученицей, она медленно и аккуратно выводила буквы и всё повторяла:
– Как же мне не позабыть того, чему вы барыня учите меня, уж так мне хочется уметь и читать и писать. С вечера то я все помню, а на утро, будто и половину уже только.
Полина Евсеевна улыбалась терпеливо.
– Ты заведи себе, голубушка, тетрадку, да и пиши в нее всё, что вокруг тебя, так глядишь и не позабудешь моей науки.
Анечка, тем временем, была занята хитрым способом плетения тонкого кружева.
Анфиса Афанасьевна сидела в бархатном кресле, в библиотеке, за закрытыми дверями, просто так, безо всякого дела, перелистывая иногда гладкие страницы, уже давно наскучившей ей книги. Облокотившись на мягкую спинку, она даже задремала как-будто, но тут же и проснулась от тихого стука в дверь.
– Входите, – вяло потянувшись, ответила она.
Одна из двойных дверей робко приоткрылась. Из-за неё показалось гладковыбритое, и пожалуй даже слишком красивое для мужчины, лицо Филарета Львовича, молодого учителя Анны Антоновны.
– Анфиса Афанасьевна, Вы одни? – спросил он оглядывая комнату и немного наклонившись вперёд.
– Одна, голубчик, одна, – произнесла она всё тем же, то ли сонным, то ли недовольным голосом, откладывая книгу в сторону, – увлечена только бездельничеством, да скукой.
– Это верно и хорошо, что Вы одни… Я к Вам непустячный разговор имею.
Немного