к парню:
– Что с тобой, Костенька?
Костя тихо застонал.
– Обопрись на меня. – Она перекинула его огромную лапу себе на плечо и попыталась двинуться. Но атлет был слишком тяжелым. – Попробуй хоть два шага сделать, а я поддержу. – Костя кивнул, напрягся, и они добрались до дивана. Марина постаралась отнять его руку, которой он придерживал бок, и вскрикнула: с пальцев капала кровь.
Москва. Дом на Набережной. 1937 год.
Октябрь
Огромный Литвинов и невысокий, худощавый Зелен. Два старых друга бредут по серой Москве, вокруг дома на Набережной.
– Генох, что же он делает? Почему? – взволнованно вопрошает Моисей.
– Убирает наших. А почему, трудно сказать… Ты, Моня, теперь занимаешься реальным делом. Держись подальше от политики. – Нарком топит руки в карманах пальто и усмехается. – Знаешь, Чичерин меня терпеть не мог, а случись, начали бы топтать, уверен, заступился бы старик…
Зелен останавливается:
– Ты про Георгия Васильевича? А не он рекомендовал тебя на пост наркома?
Максим Максимович не отвечает, он смотрит на черный дым из труб Бабаевского завода и вспоминает тонкое выразительное лицо первого советского наркома иностранных дел. Чичерин не имел семьи и все время проводил на работе. Часто и ночевал в кабинете. Однажды Литвинов засиделся допоздна. Уткнувшись в бумаги, не заметил Чичерина. Георгий Васильевич положил ему руку на плечо, провел ладонью по груди, рука скользнула ниже. Литвинов обернулся и встретился с призывным взглядом темных глаз. Он покраснел как рак, вскочил с кресла.
Зелен думает, что Литвинов не расслышал вопроса, и повторяет:
– Разве не Чичерин рекомендовал тебя на пост наркома?
Литвинов хохочет.
– Знаешь, что он про меня говорил? Этого хама и невежду близко к дипломатической работе подпускать нельзя. И не только говорил, писал в секретариат ЦК.
– Про тебя, Генох? Невежда? Ты же по-английски шпаришь как лондонец…
– Моня, мы с тобой местечковые евреи, а Чичерин барин, дворянин. Он говорил на пятнадцати или двадцати языках, кушал дичь пальчиками, а для рыбы брал вилку с тремя зубцами. За что я его люто ненавидел… Спасибо Лоу, она меня отмуштровала. А то я бы по сей день резал котлету ножом.
– Мы, евреи, для того и пришли в революцию, чтобы добыть право на образование и забыть о черте оседлости.
– Ладно, Моня, я тебя вынул из семейного гнезда не для отвлеченных бесед. Гитлер готовится к войне. – Литвинов кивает на Кремль: – Хозяин начинает с ним заигрывать. Гитлер – ярый антисемит. Еврейский наркомат иностранных дел Адольфу не понравится. Чувствую, что продержусь недолго… Хочу тебя попросить, для твоей же пользы, прекратить наши частные общения…
– Генох, ты в своем уме? Неужели ты думаешь, что я ради карьеры стану Иудой?
– Оставь в покое Библию. В России знают, что Иуда еврей, но не хотят знать, что Иисус еврей тоже…
– Ты же сделал столько для революции? Кто