его, пообещав снижение платы за жильё, решить вопрос можно будет и вовсе за копейки. Но нет…
За кустами, если встать на подоконник или письменный стол, отодвинув в сторону чернильницу и тетради, виднеется уголок деревянного нужника, предназначенного простому люду из полуподвала. Крыша его, покрытая подгнившей дранкой, поросла пятнами зелёно-бурого мха, а в щели задней стенки, прячась в кустах жимолости, вечно подглядывают мальчишки, движимые естественным в таком возрасте любопытством.
Пакостников гоняют, крутят уши и устраивая шумные скандалы родителям, но без особого толка. Судя по всему, либидо у местных мальчишек совершенно ядерное, раз уж выдерживает позорные скандалы и нещадные порки, не смущаясь даже сортирным оттенком эротических откровений.
Сей унылый пейзаж несколько оживляют пара мелких собачонок, несколько облезлых кошек, блохастых и лишайных даже на вид, да мелкая детвора, появляющаяся иногда в этой своеобразной пародии на российское телевидение. Изредка мелькнёт деловитая хозяйка, развешивающая серое, застиранное и многажды штопанное бельё на натянутой верёвке, или один из стариков, оставленный детьми на хозяйстве, возится в дровяном сарае.
Собственно, это не весь двор, а кусок его, и как мне представляется, наиболее унылый. Память подсказывает, что там, вне моего поля зрения, есть пара лавочек, на которых вечно дремлют ветхие старики, усаженные следить за бельём и играющими посреди грязи внуками.
По вечерам там собирается полуподвальный бомонд и начинается светская жизнь – с семечками, смешочками, сальными шутками и щипками, а иногда, после получения жалования, и песнями. Но местный дворник бдит, не допуская безудержного разгула и оберегая покой "чистых" жильцов. Так что бомонд либо быстро утихает, уползая в свои сырые норы жилища, либо, если имеется настрой на продолжение культурного досуга, удаляется прочь кривоколенными переулками, нарушая тишину не слишком складным хоровым пением.
Если не слишком увлекаться вокалом и не нарываться на принципиального дворника, можно дойти до одного из очагов культуры морлоков, то бишь до каких-то скоплений сараев и сараюшек, поставленных достаточно далеко от доходных домов. Там можно сколько угодно упражняться в пении и филологических упражнениях в стиле "Ты меня уважаешь?", не боясь попасть в полицию или получить по хребту древком дворницкой метлы.
За сараями собираются иногда дети, поиграть в бабки, ножички и городки, а те, кто постарше, попутно лапают задорно повизгивающих девчонок за всякие места, горстями рассыпая сальные шутеечки и пошлейшие намёки. Причём, как подсказывает мне память, слабый пол сальностей не чурается. Да и насчёт облапать… всякое бывает.
Игра эта не в одни ворота, что меня, признаться, изрядно озадачило. Я не историк, и хотя не вовсе уж чужд этой науке, о жизни именно что простонародья представление имел самые лубочные. Не кисельные берега с молочными реками, но некий патриархат, косы до пят и глаза в пол. А патриархат как бы и есть, но как мне кажется, потому что в значительной