своему значению – встрече репатриантов; в руках они гордо несли фотографии отказников; расторопные лоточники торговали вареной кукурузой и фруктовым мороженым, припрятав на дне своих тележек мерзавчики дешевой водки – на случай, если слухи о репатриантах окажутся верными. За пять минут до назначенного часа из огромных, заблаговременно установленных на нескольких балконах колонок грянула «Хава нагила» и группа местных пенсионеров, наряженных в форму солдат Красной армии (взятую мэрией напрокат в костюмерной театра), медленно и величаво прошествовала в первый ряд. Изумленная публика расступилась, освобождая им проход; руководивший мероприятием мэр с большим удовлетворением оглядел происходящее и уставился на поворот дороги, из-за которого должны были появиться автобусы.
Много месяцев подряд Авраам Данино совершал паломничество в Священный город, требуя у властей прислать ему хоть немного русских. Все близлежащие города уже получили свои квоты. Везде, куда прибывали русские, их встречали прохладно – пока не выяснялось, что репатрианты везут с собой отличное образование, неуемное честолюбие, светловолосых женщин и дополнительное финансирование городского бюджета, после чего настороженность сменялась искренним восхищением.
Снова и снова Данино приходилось с грустью смотреть на то, как автобусы, покидающие очередной центр интеграции репатриантов, направляются не к нему, а в другие города. Снова и снова он умолял и объяснял, что именно у него… благодаря климату… они будут чувствовать себя максимально комфортно. И именно он… то есть город, который он представляет… больше всех других нуждается в новой крови. В инъекции энергии. В позитивной – в полном смысле этого слова – иммиграции. И каждый раз он возвращался с пустыми руками.
Так продолжалось, пока из начальственных кабинетов, откуда он все это время слышал, что русских для него нет, вдруг неожиданно раздался голос, сообщивший, что они есть. Битком набитые репатриантами автобусы прибудут в город через несколько месяцев. Более точную дату ему сообщат позже.
Мэр не собирался упускать уникальную возможность. В воображении он уже видел, как Марина-Ольга-Ирина (насчет имени он еще не определился), гордо неся перед собой пышную грудь, выходит – последней – из автобуса, пропустив вперед супружеские пары, и с большим чемоданом в руке шагает совершенно одна. Ее муж предпочел остаться в России. Или даже лучше: насмерть замерз в ГУЛАГе. Она – Марина-Ольга-Ирина – уже не девочка; ноги у нее крепкие, плечи упругие, а глаза – надменные и в то же время голодные.
В глубине души он понимал, что ведет себя недостойно. Неприемлемо. Он знал, что мэр должен видеть в воображении наукоемкие предприятия, новые капиталовложения и масштабные стройки, но все, что ему удавалось себе представить, – это как он подходит к Марине-et-cetera (только что спустившейся со ступенек автобуса), смотрит в пучину ее глаз, пожимает ее нежную руку, произносит: «Здравствуйте! Добро пожаловать в Город праведников! Я Авраам Данино, мэр города, к вашим услугам» – и предлагает ей помочь донести