сам радостный и святой процесс народной присяги новой государыне был испоганен и проворован. Новгородской губернской канцелярии регистратор Яша Ренбер принимая присягу у посадской бедноты, с каждого присягающего брал «за это» мелкую денежку. Яшу устроили в Сибирь «на вечное житье». Эта формулировка оказалась роковой, – Яша жив поныне и будет жить вечно…
На 1 сентября назначили коронационный выезд в Москву. Спешно изготовили алмазную корону, – не носить же стильной даме мужицкую Шапку. Запасы лести, подготовленные на такой случай были слишком велики, и пришлось московской братии начать излияние еще по дороге. С 9 по 13 сентября, от села Разумовского синодские архиереи возносили грядущую начальницу до небес: «Будут чудо сие восклицать проповедники…» и так далее и тому подобное, на многих десятках страниц. Соответственно и медаль огромную отчеканили. На ее лицевой стороне как раз уместился «бюст» царицы, а на задней – целая толпа «представителей Российского отечества», курящих фимиамы, возлагающих жертвы на алтарь и проч. Обрамлялось все это великолепное безобразие гвардейскими надписями: «За спасение веры и отечества» и «Коронована в Москве, сентября 22 дня 1762 года». Забыли только «За освобождение Германии» написать.
Народ был так рад, что немедленно вспомнил и стал навязчиво повторять в толпе и хмельных офицерских собраниях имя «Иванушка». И если бы это был обычный русский Иванушка-дурачок, то еще ничего. Но это был Иван Антонович Брауншвейгский – прямой потомок русского царского дома и законный наследник трона. И мужик к тому ж. Народ прямо желал выдать за этого законного мужика престольную, но сомнительную бабу. Таким деревенским способом народ хотел достичь династической гармонии. Екатерина в ночь переворота клялась народу в сочувствии и послушании и уже через день велела привезти Ивана из Шлюссельбурга в Кексгольм, поближе к Питеру. Принца умыли, приодели, Екатерина с ним беседовала, но желания соответствующего в ней не возникло. Тем не менее, она его устроила на мужнее ложе – холостым способом. Дело в том, что в Шлюссельбурге для Петра – он тогда еще в Ропше жив был – приготовили чистенькую, меблированную камеру с частичными удобствами. После Ивановых смотрин у Екатерины возникла временная неприязнь к мужчинам, и она отправила Петра к праотцам, а Ивана – на место Петра, в Шлюссельбург. Тамошние воспитатели должны были склонять узника к монашеству. При попытке освобождения Ивана следовало убить.
Партия освободителей обнаружилась немедля. В ней насчитывали от 70 до 1000 человек, – всё знатных особ, – одного даже звали Лев Толстой, а другого – Хрущов. «Дело было ничтожное», – писал Историк, и обошлось без казней. Однако Екатерина разволновалась. Она стала плакать в жилетку английскому послу Бэкингему (откуда сей? – не от Дюма ли? Нет, тот был герцог, а этот – граф, да и сто лет миновало с лишком). Бэкингем ее расхваливал, успокаивал и даже разослал по Европе послания с комплиментами