Я вернулась из города вместе с тобой, ты разве не помнишь?
– Я имела в виду твою отлучку из дома потом, поздним вечером, – понизила я голос. – Я видела тебя. Куда ты ходила?
Голди выгнула бровь:
– Не понимаю, о чем ты. Я легла спать и не вставала с постели всю ночь.
– Но я тебя видела…
– Наверное, тебе это привиделось во сне.
– Ты была в темном пальто и шляпе…
– Может, пригласить доктора? – Кузина уставилась на меня так, словно не могла определиться, как ей реагировать – то ли удивляться, то ли волноваться за меня. – Что я вижу? Ах, ну, конечно! Явные признаки лунатизма, – поддразнила меня Голди и рассмеялась.
Я с трудом заставила себя улыбнуться.
– Я… у меня…
– Подруги ведь должны друг другу доверять, не так ли, Мэй?
– Полагаю, так.
– Только говоришь ты это как-то неуверенно.
– У меня никогда не было подруг.
– Никогда? Я в это не верю.
– Матушка не позволяла мне водить с кем-либо дружбу…
Признать свою изоляцию и одиночество было тяжело. Я столько времени провела, пытаясь убедить себя в том, что мне не одиноко и не скучно, что я не нуждалась в такой дружбе, о которой читала в романах, а люди, за которыми я наблюдала из окна, не вызывали у меня зависти и не вдохновляли к общению с ними. Конечно же, я бунтовала. Не раз и не два. А какой ребенок этого не делал? Но своими бунтами я только навлекала на себя гнев и разочарование матушки. В конечном итоге я признала: мне проще делать так, как она говорит. И прекратила бунтовать. А когда матушки не стало, мне труднее всего оказалось принять досадный факт: теперь я была вольна делать все что хотела, но у меня не имелось друзей, к которым я могла обратиться за утешением, поддержкой или помощью.
– Район, в котором мы жили, не соответствовал нашему классу. В нем обитали в основном иммигранты. Матушка не хотела, чтобы я с ними общалась.
– Ты это всерьез? – спросила Голди.
– Матушка желала мне только хорошего. Ей не хотелось, чтобы я запятнала свою родословную, – горько усмехнулась я.
Голди медленно поставила чашку:
– Твою родословную? Я думала… папа сказал, что ты…
– Незаконнорожденная? Да, так и есть. Я не знала своего отца. И до сих пор не знаю. Им мог быть Уильям Вандербильт, насколько я могу судить.
– Ты серьезно? Нет, правда? Вандербильт?
Мне предстояло сделать еще одно трудное признание. Но раз я ждала откровенности от Голди, значит, должна была предложить ей взамен свою.
– Матушка говорила, что мой отец принадлежит к одному из старейших семейств в Нью-Йорке. И очень богат.
– Она лгала?
– Не знаю. Думаю… Ну, если честно, то я думаю, что матушка чересчур сильно ему доверяла. Она говорила, что в один прекрасный день у меня начнется жизнь, для которой я рождена. Она заключила с отцом что-то вроде сделки. Мне неизвестно, в чем она состояла. Но что бы ни пообещал отец матушке, он своего слова не сдержал. Опять же, насколько я знаю… Мы жили