их в пламя маленького костра. Костер он разжигал прямо возле контейнерной площадки, согласовав сие священное и в некотором виде жертвенное действо с дворником, предварительно умилостивив лицо, особо наделенное ответственными государственными полномочиями, маленькой чекушкой. И только после того, как последний клочок бумаги превращался в пепел, со спокойной душой возвращался домой. Так рождались его дневники, которые он никому никогда не показывал, даже супруге. Или даже можно было сказать иначе – упаси Боже, чтобы их увидела супруга. Аркадий иногда и сам боялся своих тайных мыслей, поэтому предпочитал хранить их в нижнем ящике своего рабочего стола, закрытыми на ключ.
И вот сегодня он решил, что пришла пора достать на свет Божий то, что столько долгих лет лежало в столе. Нет, нет, он еще боялся показать все это кому-либо, но после вчерашнего случая, который не могло быть просто плодом его воображения, Аркадию вдруг захотелось самому перечитать все.
Пока супруга накрывала на стол, он переложил все блокноты из ящика в свой любимый портфель, с которым не расставался ежедневно в течение нескольких лет. Потом они ужинали всей семьей. Перед тем как уйти Аркадий пошел в детскую, где упорный Борька корпел над своими тетрадками. Они немного поговорили на отвлеченные темы, после чего Аркадий потрепал сына по его вихрастой голове и поцеловал в темечко. Уже перед самой дверью он посмотрел на молчавшую большую часть вечера супругу. По ее взгляду можно было понять, какая буря кипит в ее душе. Но выбор был сделан, поэтому поцеловав жену в щечку, Аркадий, чтобы хоть как-то сгладить обстановку, произнес: «Наташенька, солнышко, ну ты же знаешь, как мама любит Афанасия, я бы забрал его домой, но ведь у Софочки начнутся проблемы, а доверять этого черного прохвоста ведьме за стеной выше моих сил. Ты же знаешь, что таки мама этого не вынесет. Всего пара-тройка дней, и я буду весь ваш. А теперь прошу меня извинить, ибо мне действительно пора».
Он захлопнул дверь и неспешным шагом стал спускаться по лестнице вниз, для чего-то считая ступеньки. Иногда он сам ловил себя на мысли, что делал это неосознанно, но, быть может, на то были иные причины, совершенно не поддающиеся никакой логике.
Добравшись до квартиры маменьки, Аркадий присел на скамейку, благо она еще не была занята ватагой подростков. Предварительно достав из портфеля театральный бинокль, он в течение нескольких минут рассматривал окна своих комнат. Ничего сверхъестественного, по его мнению, там не происходило. Он еще немного побродил по двору, обратил внимание на одинокую ворону, сидящую на балконе второго этажа, – после вчерашнего потрясения Аркадий склонен был в каждом предмете видеть нечто потустороннее, – но ворона действительно следила за ним взглядом. А может, просто ей больше не за кем было следить, ведь все входившие в нутро двора тут же растворялись в дверях парадных, и только он слонялся без дела туда-сюда, чем и вызвал у пернатой твари такой к себе интерес.
Чуть погодя он все же поднялся в квартиру.