бнячок в центре Москвы, фальшивая утонченность вкусов и показное жизнелюбие. Деловая хватка и коллекционный фарфор. Наверное, из-за всего этого клиенты и прозвали мою жену Купчихой. Но внешние приметы обманчивы. Настоящая она – совсем не такая, какой подает себя людям, и кому как не мне знать это. Пусть на светских раутах ей желают долгих лет жизни, пусть!..
Я сделаю все, чтобы тварь подохла.
Она будет умирать долго. Как я.
Мы познакомились на вернисаже…
«На вернисаже», – какая пошлость. Просто гнусный январский дождь загнал меня в тот пустой зал, нелепая случайность.
– Мой друг, вам нравятся райские яблочки? – спросила меня одинокая посетительница, указывая на ближайший натюрморт.
Картина изображала включенный телевизор (на экране голая женщина пилила какое-то дерево, надо полагать, яблоню), а на телевизоре лежало зеленое яблоко, из которого рос стебелек чертополоха с симпатичным цветочком на конце. Исполнено в стиле гиперреализма. Были и другие картины, объединенные общим названием: «Наш сад». Торшер с надкусанной грушей вместо лампочки, растущий из глиняного горшка небоскреб, – в таком духе.
– Только тертые с сахаром, – неуклюже пошутил я.
– Могу устроить, – сказала она. – У меня в раю есть связи.
– Вы опасная женщина.
– О, совсем нет, – она улыбнулась. – Хоть меня и зовут Эва.
– Саврасов, – назвался я в ответ…
Дурак.
Зачем я это сделал? Фамилия известного художника 19-го века, которую я ношу не без гордости, прозвучала бы в картинной галерее совершенно по особенному, – так мне казалось. Воистину, тщеславие и глупость – родственные слова. Не назови я себя, может, спасся бы тогда.
– Саврасов? – изумилась женщина.
И вдруг захохотала, непринужденно взяв меня за руку.
Ее реакция была странна, однако она хохотала так заразительно, что я не выдержал, присоединился. Смех, знаете ли, пьянит. Как и близость. Вокруг – никого, стены увешаны произведениями искусства; за окнами дождь, в душах праздность… Когда она успокоилась и объяснилась, я уже принадлежал ей, пусть не сознавая этого.
– А вот госпожой Саврасовой я пока что не была, – гулко сообщила она…
Открытость, живость, обезоруживающая женственность, – одна из масок, за которой Эва прятала себя настоящую. Она имела власть над простейшими животными, называемыми мужчинами. Миниатюрная, изящная, хрупкая, большеглазая, она нравилась крупным и сильным особям – вроде меня. Размер партнера – это ведь для нее крайне важно, в этом весь смысл.
От Эвы неотразимо пахло. Она знала нужные слова, в ее кокетстве было нечто завораживающее, она была драгоценностью, которой нестерпимо хотелось овладеть…
Наваждение.
Оказалось, два предыдущих ее мужа носили фамилии Серов и Суриков. Она, соответственно, тоже. И вот, представьте – познакомилась с Саврасовым!
«Передвижники[1] – моя слабость», – прошептала она мне после первого поцелуя.
Все это было так смешно, что через три дня мы поженились.
Ничто не мешало нашей авантюре, поскольку в тот момент мы оба были свободны, как ветер. Серов и Суриков остались в прошлом. Три дня перед регистрацией брака я сходил с ума от нетерпения, пока марш Мендельсона не дал мне право обладать этой женщиной.
В брачную ночь она отрезала мою правую ступню…
Пять дней назад
Последнее, что она продавала, всегда был палец с обручальным кольцом…[2]
1.
Мать разговаривала с клиентом по телефону. Реплики доносились сквозь неплотно прикрытую дверь:
– Разумеется, Алексей Алексеевич. Правильно, самое время! Ах, как вы правы, ничто так не способствует жизненному тонусу, как новая игрушка…
И чего она лебезит, поморщилась Елена. Этот ее Алексей Алексеевич – всего лишь председатель какой-то там партии в Думе. А может, не в Думе, может, в непримиримой оппозиции. Ладно бы советник Президента или нефтегазовый магнат. И вообще, почему было не отложить разговор? Мы обедаем, господин председатель, перезвоните позже…
– Я думаю, назначим на завтра, – говорила мать. – На десять утра, как в прошлый раз… Нет, что вы. Лежалых игрушек у нас не бывает. Как говорится, с пАру. Главное, чтобы ваш друг был доволен, не правда ли? Ваш друг достоин уважительного к себе отношения…
Могла бы и закрыться получше, подумала Елена, мельком глянув на гувернера. Зачем посторонним это слышать? Гувернер Борис, конечно, не совсем посторонний, – как и повар-китаец, начавший разносить десерт, – но все-таки дело есть дело.
Все у нее напоказ (усмехнулась Елена мысленно) – и дом, и крутые связи, и даже родная дочь…
Хорошо хоть телефон в кабинете защищен от прослушки. В трубку была вставлена особая пластинка, называемая нейтрализатором, –