на кухне в квартире моих родственников, всегда на столе стоит чашка с теплыми оладушками или блинами, чайник фырчит на газовой плите. Как мне захотелось в тепло! А все потому, что ноги мои и руки в сырых валенках и варежках начали коченеть. Волочащуюся за мной с негромким шуршанием елку уже трудно было удержать, и она все норовила вырваться из моих, плохо гнущихся в промерзших варежках, пальцев. А противоположный берег приближался очень медленно. Наверное, потому, что я шел все время то задом, то боком, по-другому тащить елку никак не получалось.
Изредка идущие навстречу или обгоняющие люди (хождение через водохранилище было довольно активным) смотрели на меня с удивлением и сочувствием, кто-то даже предлагал свою помощь. Но я упрямо мотал головой, хотя по лицу уже начали скатываться злые слезинки отчаяния. И я продолжал волочить свою елку, изредка вскидывая голову и замечая, что городская набережная, хоть и медленно, но все увеличивается в размерах, и я даже увидел свой желтый дом с балконами на втором этаже.
А когда я догадался размотать свой длинный шарф и привязать его одним концом к стволу, а другой намотать на руку и тащить елочку, как собачку, на поводке, дело пошло куда веселее. Но тут, когда у меня одна рука оказалась свободной, я обнаружил, что в ней чего-то не хватает. Ножовка! Я ее оставил там, где спилил елку. Дядя Карим потом, конечно, хватится своего инструмента, и выговор мне обеспечен. Но возвратиться обратно было бы свыше моих сил – набережная вот она, осталось преодолеть каких-то полста метров. А у меня уже зуб на зуб не попадал от холода. И я махнул рукой на эту пилу – потом, может, схожу за ней, если меня вообще будут выпускать из дома, – и поволок свой лесной трофей дальше, к городу.
Когда стал взбираться наверх, поскользнулся и скатился вниз вместе с елкой и, кажется, обломал ей кое-какие ветки. Погоревал, но немного: деревцо еще вполне имело товарный вид. И снова стал упрямо карабкаться вверх – я ведь был уже почти дома.
Втащить елку в город мне все же помогли – какая-то тетенька, шедшая по своим делам вдоль набережной, увидела, как я карабкаюсь по откосу водохранилища, всплеснула руками, заохала, спустилась ко мне и, крепко взяв за руку, потащила меня наверх.
Я не догадался даже сказать ей «спасибо», да и вряд ли смог бы произнести хоть слово – губы у меня закоченели и плохо подчинялись. Я лишь благодарно посмотрел в соболезнующее лицо своей спасительницы и, устало переставляя валенки, поволок елку под арку, ведущую в наш двор.
Деревцо я оставил у подъезда – дверь была на пружине, и я сам не смог бы без повреждений втащить свою пушистую ношу к нашей лестничной площадке на втором этаже. Хотя она, бедная, и без того пострадала: нижние ветви, на которых елочка волочилась за мной на привязи, потеряла часть своих иголок.
Я постучал в дверь, но она вдруг подалась и сама открылась. Из глубины квартиры тут же вышел дядя Карим.
– Вот он, заявился! –