Внутри закипела, заклокотала ненависть.
– А чего ты лыбишься все время? – тихо ему сказал, вкрадчиво. Бешено. – Тебе морду, что ли, никогда не били? А, урод?! По полной программе устрою… Здесь и сейчас.
Я рванул его за рукав, и ткань жалобно треснула. Внезапно нас накрыл рев борта, низко и быстро уносящего свое вертолетное брюхо на север – в стойло. Жора что-то говорил, уже не улыбаясь, а за ревом ничего не было слышно. В его глазах – оторопь, но не страх, и лишь в одном глазу дрожала слеза. Рев исчез так же внезапно, как и налетел. Злоба ушла вместе с ним, оставив горечь и пустоту.
– …потому что ты – не стукач. Ты что, думаешь, что я такая же гнида, как Васька? Я ж понимаю все. Я думал, что тебе легче будет от того, что рад… – Слеза продолжала дрожать.
– Почему ты думаешь, что я – не стукач? Ты людям меньше верь, Жора. Мы ж хуже зверей – улыбаемся и жрем за обе щеки. Звери хоть друг друга не едят.
– А акулы?
– Дурак ты, Жора.
Я отпустил рукав и поплелся, не оглядываясь. Оглядываться было незачем и некуда, теперь только вперед – в пропасть с очередным дном, которое снова загнали на неопределенную глубину. Но дно же когда-то появится. Надо лишь закрыть глаза, потом открыть – и ты уже долетел. Главное, не расшибить башку о стенки в узкостях. А дно – оно и в Африке дно.
Рапорт не писал, интерес к электронной хрени улетучился вместе с грязью под импровизированным душем. Желание спать пересилило все уставные обязанности, положения и поползновения. Проспал мертвым сном уже не помню сколько, начало смеркаться.
Снаружи, издалека, доносились звуки народной самодеятельности – героические шустрики встречали вечер при песнях и плясках. Тело было потным и липким. Быстро сполоснулся оставшейся водой. Оделся, откопав мятые, но стираные шорты с майкой в модифицированном под шкаф ящике из-под эрэсов[11]. Вечер завертелся.
Посередине харч-веранды для команданте в плетеном кресле за пустым столом дымил Васька. Командир второго взвода Панаки, из местных, быстро сметал что-то кура-пайное[12] в уголке, склонившись над миской и помогая конечностями. Негромкая рукотворная музыка доносилась от бойцов и умиротворяла, разбавляя апатию и ощущение безысходности, которое бесцеремонно расселось где-то у сердца, на складе духовных ценностей, свесило ноги и издевательски нудно зудело, но поздоровалось:
– Boa noite![13]
– И тебе туда же. Почему не зашел? Где рапорт? – Васька всегда рассержен и грозен.
– Рапорт завтра представлю. К девяти ноль-ноль. Устал чего-то я, Василь Петрович.
– Устал он, видите ли. Совсем распоясались. На кунге[14] все колеса порезали. Растяжки исчезают. Личный состав собираешься воспитывать?! Или дожидаешься, пока антенны своротят?!
Здесь придется сделать небольшое отступление от темы. В центре нашего охраняемого периметра вместе с морозильником и генератором