постичь.
Гробница представляла собой небольшое помещение, высеченная из мрамора с плитой, где на древне-арамейском языке было высечено имя «Исса».
Я не знал древнеарамейского, но о назначении надписи догадался. Моё сознание ясно представило себе то, что под этими мраморными плитами в земле находятся останки этого человека. До того, как прикоснуться к имени «Святой Исса», я спросил у нагиба:
– Здесь действительно погребён Исса?
– Да, господин. До сих пор сохранились воспоминания тех людей, которые знали его.
– Но как же они могли сохраниться?
– Из табличек. Люди использовали древнеарамейский и хинди.
– Где же эти таблички?
– Они….они хранятся в семьях потомков тех людей, которые жили здесь более 2 тыс. лет назад.
– И ты видел эти таблички?
Нагиб кивнул:
– Видел. Одна из них написала на хинди, и в ней говорится о том, что Исса был очень скромным человеком, который жил в селении, и был очень скромен в своих потребностях.
Я протянул руку, чтобы коснуться одной из плит. Дальше я ничего не мог вспомнить, но мама рассказывала, что я потерял сознание, двое слуг вынесли меня из гробницы. Я помню только, что провалился в какой-то очень длинный тоннель, а затем было столько много света, что мне пришлось закрыть глаза, ибо мне было больно смотреть. Все решили, что у меня произошёл нервный срыв от перенапряжения последних дней. Меня перенесли в дом к старосте, который вышел поприветствовать нас. Мама отправила слугу за доктором. В этой закрутившейся суматохе спокойной осталась лишь мадам Энн, которая тихонько подошла к княгине и прошептала ей на ухо:
– Успокойтесь, Маргарита Львовна….Ваш сын Владимир скоро вернётся в сознание. Всё будет хорошо, вот увидите.
Мама, вытерев слёзы, произнесла в ответ:
– Что……что с ним происходит?
– Ваш сын соприкоснулся со своим прошлым. Так случается.
– Случается? О чём Вы говорите, мадам Энн? Ему никогда плохо не было, и нервных припадков у Володи тоже не случалось. Он рос крепким ребёнком, обычным мальчиком, и, если бы не эта болезнь, он давно бы закончил офицерское училище и поступил бы в гвардейский корпус. Он всегда мечтал стать гвардейцем.
Я «не слышал» этих слов, не был свидетелем разговоров, происходящих между моей матерью и мадам Энн; между отцом и матерью. Всё это мне рассказали позже, когда сознание вернулось ко мне. Доктор, приехавший вскоре вместе со слугой из соседнего селения, осмотрел меня и сделал мне какой-то укол, щупал пульс и слушал моё слабое дыхание. От укола я не пришёл в сознание со слов матери, непрестанно дежурившей возле меня. В таком состоянии беспамятства я пролежал ещё на протяжении нескольких часов. Она уже начала беспокоиться, однако доктор категорически запретил встряхивать моё тело. А к вечеру, когда спала полуденная жара, я вдруг неожиданно открыл глаза и попросил стакан воды, мучимый немного жаждою.
Я