обойти твой очаг стороной,
Так хочется вдруг ранним утром проснуться,
Но дует тот ветер голодный и злой.
.
Бокалы полны, но вино в них забыто,
Оставлено, словно тепла больше нет,
Обитель твоя хризантемой увита,
И небо мне шлёт долгожданный привет.
.
Но нет тебя там, всё пустынно и мрачно,
Огонь уж погас, и замёрзло окно,
Гляжу я сквозь мир твой далёкий, прозрачный,
Но там ничего, и лишь только темно.
.
«Где ты?» – так и хочется крикнуть в пространство,
И небу задать о тебе хоть вопрос,
Но осени яркой немое убранство
Мне шепчет: «Скорей бы ты ноги унёс».
Бурые круги кофе в фаянсовых чашках, присланных по заказу бабушки Маргариты из самого Китая прямо с фабрики г-на Чонга Ли, потому что бабушка любила всё лишь ценное и натуральное, платя за это солидные суммы, источал неповторимый аромат самого лучшего бразильского кофе. Кофе приготовила толстушка Никки, когда Бертран с двумя полными вещей чемоданами переступил порог нашего ранчо. Бабушка так обрадовалась этому событию, что совсем забыла о макияже, она тут же распорядилась зажарить цыплёнка (хотя сначала данное блюдо не входило в её планы) и не простого, а самого жирного. При этом она так настращала слуг, что они заметались по дому, имея единственное желание – угодить своей строгой, требовательной и капризной хозяйке.
«О, милый юноша, – сказала она, – Если б Вы сообразили приехать на две недели раньше, когда я устраивала отличный барбекю в честь своего шетидесятилетия, Вы были бы изумлены моим мастерством устраивать шикарные приёмы. К тому же попробовали б мой удивительный шашлык под острым соусом чили».
«Не переживайте, – успокоил её Бертран сразу, как только вошёл в гостиную, – Война – это, конечно же, бедствие, но нам, солдатам, дают отличный паёк. Так что голодать не приходится. К тому же, я привёз вам подарки».
Он тут же открыл чемодан и достал оттуда завёрнутую в бумагу вещь.
– Что это, мой друг?
– Её написал мой приятель художник.
С этими словами Бертран ловко перерезал тесьму, которой вещь была умело упакована, развернул бумагу и вытащил из неё картину в лакированной деревянной рамке. На картине была изображена балерина – единственная балерина на тёмной сцене, освещённой софитами. Но как изображена! Это был порыв, симфония чувств и ещё что-то недосягаемое для человеческого рассудка. Она успокаивала, она учила, при этом не говоря ни слова. По взгляду бабушкиных глаз я поняла, что картина ей очень понравилась. Она нежно пожала руку Бертрану и произнесла:
– Мой милый юноша, у Вас тонкая натура и действительно вкус ценителя настоящего искусства.
– А это тебе, Лилиан, – он протянул мне коробку с моими любимыми леденцами в виде зверюшек, которые продавались лишь в кондитерских Парижа и нигде больше.
Возможно, внешне я приняла дар Бертрнана, как должное, но внутри