рубой, будто работы древнего мастера, поднимался дымок и струился наискось по солнечному лучу к окну. За столом сидел профессор Питер Блие (Peter Blear). Ему было тридцать пять. Сквозь прямоугольные стёкла в роговой оправе он вглядывался в монитор слезящимися глазами. Правая рука медленно опускала мышь по коврику; строки на греческом языке сменялись новыми. Над строками блестели две залысины в коротких чёрных волосах. Он опустил голову записать на листке, шею уколола бородка, на экране засветилось гнёздышко макушки в редких ростках последних волосинок.
Джоан, его многовластный начальник, руководитель отдела древней истории кафедры истории университета, давно ушла домой. Уже ушли и все благоразумные преподаватели, – ему же оставили проект программы научной конференции. До позднего вечера он писал электронные письма коллегам, выискивал в Интернете новые публикации об «экономических и культурных взаимосвязях городов-государств, членов первого Афинского морского союза». Питер читал, писал, печатал. Но иногда, словно красное вино амфору, его тело заполняла жаркая ярость, – он швырял мышь, и она свисала на проводе со стола, швырял ручку, и она отлетала от прочнозапертой двери, толкался от стола, и стул на колёсиках ударялся в стену; все опять заняты собой, на него снова свалили свою работу, и он вновь не посмел отказать!
Но напряжение исчезало, когда вспоминалось, что уже в пятницу начнётся отпуск. Он улыбался отпуску, семеня каблуками подъезжал на стуле к столу, и с улыбкой, которая не сходила с круглого лица, читал вновь на греческом, английском, немецком о древней Элладе.
Утром, в перерыве между лекциями, пышнотелая Джоан, высокая американка лет сорока с большими грудями, всегда нацеленными на собеседника, на которые пялились студенты, исчиркала с гримасой на лице его план. Её лицо, когда она говорила с ним или о нём всегда было неспокойно, как многошумное море; оно или недовольно морщилось, или неестественно приветливо улыбалось. Блие Джоан была неприятна этим лицемерием, громким голосом, но сильнее, той робостью, которую наводила на него. Сейчас он слушал её недовольные реплики, и ему было неудобно, что выкрики, резкие, словно военные команды, слышны в коридоре, где проходили преподаватели и студенты, хотя он и знал, что все привыкли к её власти над ним. А Джоан, словно нарочно, всё повышала и повышала голос, а Питер всё не решался просить её говорить тише. Больше стыда его злило знание, что план конференции будет его, она лишь переставит местами слова да добавит свою тему. Но злость пряталась, а он сидел перед ней как ученик, положив на колени кисти рук, выстроив ногти в ровный ряд навесных щитов на борту греческой триеры.
Выходя из кабинета на лекцию, он встретил сочувственный взгляд Лиз, секретаря исторического факультета. Это было оскорбительно.
Питер шёл по коридору, ему казалось, что все смотрят на него снисходительно, или насмешливо, потому как всегда он опустил глаза к полу; часто студенты забывали здороваться, или молчали с улыбочками и стремились подавить его нахальными взглядами, или преподаватели встречали его усмешками, либо вообще не замечали, – от всего он робел, сосредоточенность сходила, он терялся в аудитории.
Вот и сейчас, дверь в класс захлопнулась слишком громко, предав нервозность, отчего все глаза класса нацелились на него. Питер слишком тихо сказал «начнём лекцию», – на задних партах заговорили. Стало неприятно. Ведь это была самая маленькая, всего лишь восемь человек, но и самая любимая, факультативная группа. Здесь он преподавал студентам настоящее произношение ионического диалекта древнегреческого языка, который так правильно не звучал на планете уже несколько тысяч лет. Блие учил их своему особому произношению, которое совсем не походило на удобное для англоязычных преподавателей древнегреческого, упрямо объясняя на все возражения, даже недовольство, что его вариант произношения есть результат научных изысканий и именно так говорили древние.
Студенты занимались не первый год, и теперь случались моменты, когда в классе американского университета, в двадцать первом веке, несколько минут звучал ионийский диалект древнегреческого языка. Говорили о торговле, о том, что в порт пришли торговые суда с зерном, что закупят много масла, что урожай оливок был богат, и не будут вводить ограничения на вывоз оливок или оливкового масла. Разговаривая со студентами, слушая их речь, он на мгновение почувствовал себя в древнегреческом полисе, на торговой площади, и был этим счастлив. Счастье теплилось в нём, словно горел огонёк светильника в чёрной комнате. Он шёл в столовую и лелеял волшебное ощущение воплотившейся в двадцать первом веке древности. Он собирал на поднос обед и ему казалось, что и студенты почувствовали Элладу, её жизнь, её мир. Он садился за столик и глупо улыбался перед собой.
«Питер, идите к нам», – ему натянутой улыбкой белела из-за длинного стола Джоан. С одной стороны от неё сидели Бёрт, Лука, напротив них Роуз, Бет и Маргрет. Бёрт преподавал физкультуру, Лука испанский, Роуз и Бет американскую историю, Маргрет всемирную историю в новое время.
Бет было двадцать пять; худенькая, невысокого роста, с красивым лицом; большими карими глазами, маленьким прямым носиком, черными волосами, остриженными