не поэт, насильник чести,
И не сидится мне на месте —
С избытком задаю я жару
Всем обтатаренным хазарам.
И в гуще отрицаний прочих,
Отрину всех, на них охочих.
Ведь жизнь – говно, и смрад её
Определяет жадовьё.
С их помазанием и мирром
Ты не закроешь мира дыры.
Я всей поэзией моей
Не уважаю жидовей.
Ведь, если русский просто быдло,
То жидовин – его повидло.
Коль русака немного сжать —
Он начинает вылезать.
В своей поэзии высокой,
Из них выжамкиваю соки.
И их шумерские истоки,
И небиблейские пороки.
Всё влезет в жерло мясорубки,
Леса годятся для порубки…
И, доворачивая ручку,
Я собираю мысли в кучку.
И всё выходит очень просто,
Жизнь – от рожденья до погоста,
И со словами и без слов,
Вся – от жирка и до мослов,
В ней истина одна и та же:
Что правды нет – а есть погаже,
Что есть жады и в каждом жаде
Нам что-то, или кто-то, гадит.
То срёт в культуре, то в науке,
А то – в твоём нерусском внуке.
Порой – в словесности российской,
Всегда – обрезанною писькой.
А их жадовская деньга —
И зелена, и дорога.
Я своим взглядом – мир объемлю!
За нашу правду жру я землю.
Пускай разделятся навек:
Там жидовин, здесь – человек.
А между ними полукровки
Снуют, как божий коровки.
Я – за российскую бузу
Я – за оплату и пайцзу
За толерантность несвободы
И за естественные роды.
И в жопу ЛГБДТ,
Их НТВ и ОРТ.
Они ж, мля, эти супостаты,
И все нахальны, и пейсаты.
Ещё чуть-чуть загнуть носяры —
И натуральные жидяры.
Им мало спёртого по блату
В степях арабских каганата.
Нет, на российские просторы
Нацелились, жуки и воры.
Ну, мы вас встретим в полный рост,
И приготовим ходоркост.
Мы вам пообрезаем жалы
И всех отправим за Уралы.
Я, как прозаик и поэт,
Осознаю теченье лет.
Я вам открою свой завет:
Всяк жад хорош, когда скелет.
И неча скалить рот, балды,
Послушайте меня, жады,
Святая Русь – лишь русских мать, —
Чтоб их любить и их имать.
И если вы о ней скулите,
То не на русском – на иврите.
Сыны по матери, по русской —
Родные норды и этруски,
Плюс скифы, викинги и чудь,
И позабытый кто-нибудь —
Привет – на этом я кончаю.
И вместо кофе пью я чаю.
Я сам шуткую, сам быкую,
Когда смиряюсь, то бунтую.
Побрившись бритвою Оккама,
Себе отрыл в России яму.
А там – молчание ягнят.
Мне даже