.

для людей, ни для бога,

      где в синей гамме свет

      морем зовется и небом,

      узких где нет страстей,

      в темный туннель уводящих,

      мелких нет и сетей,

      в быте бессмертном держащих,

      демиург где отец —

      не лучший для нас ли самый? —

      где и любви конец

      прекрасней, чем у Шекспира,

      главное ж, где финал

      не знает привычной смерти —

      море ведь как астрал —

      эта прекрасная сцена

      близкая нам давно:

      жаль, что по повести только,

      лучше бы по кино, —

      она и рождает чувство:

      что-то у нас не так,

      а что, если взять конкретно,

      мы не поймем никак,

      и сколько бы с ностальгией

      книгу в руки ни брать,

      сцена «верхом на дельфине»

      будет одолевать

      все наши смыслы о жизни,

      в коих искусства нет,

      и будет душа стремиться

      в синий проникнуть свет.

      Тонкий холод

1. На Пасху

      На Пасху в жилы мира входит тонкий холод:

      как шок от слов врача о раковой болезни,

      особенно когда душой и телом молод,

      и ничего нет просто жизни нам любезней.

      Подобно скальпелю, что режет без наркоза,

      тот холод ткань живую мира рассекает,

      и память о надрезе узком, как заноза,

      нас до скончанья наших дней не покидает.

      Нам кажется, что есть на этом свете вещи —

      мы к ним пасхальную пронзительность относим —

      что глас иных миров нам возглашают вещий,

      хоть мы по слабости о том их и не просим.

      Так свойствен апогей любой хорошей драме:

      но дальше жизнь идет, как караван верблюжий,

      нам мало что дает портрет в парадной раме,

      написанный с душой рукою неуклюжей.

      Сюжет надуманный там о спасеньи мира,

      соединившись с линией жестокой казни,

      напоминает худшие места Шекспира,

      но здесь же и секрет читательской приязни!

      Нам неприятно слишком гладкое искусство:

      ведь жизнь и смерть сопряжены совсем не гладко,

      и хочет самое глубокое в нас чувство,

      чтоб неразгаданной осталась их загадка.

      И как почти всегда проходят в болях роды —

      намек прозрачный на финальные страданья —

      так этот снег на первой зелени природы

      провозглашает – не начало увяданья,

      но сокровеннейшую Пасхи сердцевину:

      что не в уюте человеческого быта

      и даже не в любви, как ясно и кретину,

      нет, – в тонком холоде вся истина сокрыта.

      Так неужели же критерий самый верный

      того, что истиной мы громко именуем,

      в том состоит, что смысл ее для нас безмерный:

      его мы не найдем, его мы не минуем?

2. Бессонница

      С тех пор как в уши мира прозвучали

      слова Спасителя о первенстве любви,

      умножились в душе людской печали:

      поскольку ту любовь как ни зови,

      она