Дядька. Владимир Виссарионович Цимбалистов

х, а руки на груди. Хоть и покойник, а крепко топор держит, еще и бородой к себе прижимает.

      Потягали сыновья топор – крепка отцовская длань даже мертвая – вытянуть не могут. Жалко топор, но не ломать же Тятьке пальцы – так в домовину и положили, с топором.

      А Тятькин дух, как вышел из тела, так и ахнул с досады: «От же дурни – топор хоронят!» Заметался по хате, запричитал: «Да что же это деется! Так они дом по миру пустят! Помогите, боги земные и небесные!».

      Так его и заприметили – хозяин, домовит – быть тебе домовым. Дух Тятькин остался подле родного младшего дитятка и был назначен домовым в новую избу, Тятькой же справленную.

      Тятя явился миру домовым ночью за перегородкой, за печью мохнатым шерстянным комом упал на пол, словно мусор за голбец смели. К утру он уже не только вошкался за печкой, но вовсю топал маленькими ножками по полу. К обеду подрос до пояса взрослому человеку, а к вечеру вымахал в подростка с лохматой гривой.

      Лысый и хворый к смерти, Тятя наслаждался и сильным молодым телом, и лохмами на голове. Невидимый людьми, носился по двору, нырял в овин, пугая тихого овинного, и на гумно.

      На гумне он этих двоих молодок и увидел. Гнали скотину по кругу, наяривая ребра пятками, аж бока у быков в пене. Скачут на загривках, вцепились в холки и хохочут обе, друг на дружку глядючи.

      Тут Тятя подхватил хворостину, да перетянул одной, что была ближе, через голову по спине, та аж с вола свалилась от неожиданности.

      – Оставь скотину!

      Первая хохотушка перекувыркнулась, вскочила на ноги, заплясала по гумну, одной рукой корча Тяте фигу, а второй пытаясь дотянуться до обожжённого ударом места спины.

      А вторая от смеха тоже упала на пол – ну дуры дурами.

      Звали их Шиша и Кика – обе молодые кикиморы. Волосы всклокочены, сиськи распирают сарафаны, глаза горят – огонь-молодки.

      Ушибленная Кика выступила вперёд:

      – Ты чё дерешься?

      – А ты не замай.

      – А тебе-то какое дело? Чай не твоё добро, милок.

      Тятя засопел:

      – Моё будет… К ночи уже… Домовым я тут поставлен.

      Шиша тряхнула рыжей гривой, вступилась за товарку, уперлась тугой грудью в Тятю:

      – Так-то лишь к ночи, а пока, значит, ничьё.

      Тятя задумался, чтобы ответить наглой рыжей, когда за спиной деликатно кашлянул овинный.

      – А овинный, – нашелся Тятя и потряс в воздухе хворостиной, – овинный вам что, не хозяин? А?

      – Ладно тебе собачиться, – напирала на Тятю рыжая, подпрыгнула, вырывая из руки домового хворостину, ткнулась сиськами в лицо, обдала жаром молодого тела, – можно всё и полюбовно решить. Так ведь?

      – Так, – поддакнула Кика, – а то сразу драться…

      Тятя замялся:

      – Ну, это, ты уж прости, погорячился…

      Кика демонстративно отвернулась, тряхнула зелёной гривой волос:

      – Ладно, уж, так и быть, прощаю… Но ты с нами на болото пойдешь, поможешь тину таскать.

      За спиной вновь кашлянул овинный. Тятя поворотился к нему:

      – Что тебе?

      Овинный прошептал:

      – Дело к вечеру, а тебе до полуночи входины в новую избу творить.

      Тятя замялся, запустил пятерней в буйну шевелюру, задумался. Но глянул на аппетитные сиськи под лёгким сарафанами, махнул беспечно рукой овинному:

      – Успею!

      Шиша и Кика поволокли нового знакомого домового на болото. С ними было легко и весело. Тятя алкал зелёные туманы, хмелел, тянул на подгибающихся ногах тину. Молодки тоже захмелели и часто со смехом падали в болото, пускали пузыри и орали дурными голосами.

      Мокрые сарафаны прилипли к стройным, сильным телам кикимор, и беззастенчиво подчеркивали все прелести молодок. Не в силах с собой совладать, Тятя повалил рыжую Шишу на кочку и стащил сарафан. Следом стянула свой зелёноволосая Кика и уселась домовому на лицо.

      Тятя гладил спутавшиеся зелёно-золотые волосы, целовал мокрые, с прилипшими родинками ряски, тела, расплетал сильные ноги и руки кикимор.

      Болотный мелкий бес завистливо скулил и подвывал, глядел на обнаженные тела, пускал слюну. Скакал вокруг с кочки на кочку, и швырял в любовников жабаками. Но молодык с молодками, распалённые страстью, не обращали на него никакого внимания.