ходить без помощи взрослых. Кое-как Стас справился с собой и в город въехал по другой дороге, повез Ольгу окольным путем. Та и не сообразила, что тут нечисто, очнулась только, когда «Ауди» остановилась у серого одноэтажного здания.
– Что такое? – закрутила она головой, прищурилась, прочла надпись на вывеске у двери и ущипнула Стаса за щеку: – Ты куда меня привез?
– В загс, или сама не видишь? – нарочито грубовато ответил он. – Заявление подавать. Паспорт, надеюсь, у тебя с собой?
– Да.
Стас открыл заднюю дверцу, протянул руку. Ольга посмотрела на него снизу вверх, поправила косу, посидела, точно в раздумье, и сказала:
– Обязательно сейчас? Я плохо выгляжу после больницы…
– Плевать! – Он обнял ее за талию и повел к двери. – Это же не свадьба. Сколько можно ждать, в конце концов, я больше не могу. Все, без разговоров!
Ольга послушно шла рядом, шла и улыбалась, глядя по сторонам и вверх, на ветки деревьев, листья и птиц, смотрела так, точно видела их впервые в жизни.
Ветер рвал конверт из рук, трепал помятые края, норовил выхватить из пальцев, но Олег держал его крепко. Повернулся спиной к ветру, вытащил потрепанный листок, развернул, еще раз прочитал строки, все до одной, начиная с «шапки» и заканчивая фамилией и телефоном исполнителя на обороте. Читал так, словно хотел найти там что-то новое, будто видел бумагу впервые в жизни, а не выучил написанное в ней наизусть: «Суд высшей инстанции рассмотрел вашу жалобу… Приговор оставлен без изменения…» Вот так. Все зря, чего и следовало ожидать – адвокат же предупреждал, что ничего не получится, но отец его не послушал. И не дожил полтора месяца до этого письма.
Олег сложил бумагу по сгибу, убрал в конверт и принялся рвать его на части. Сначала пополам, потом еще раз, еще, и так, пока в руке не остались лишь клочки с неровными краями. Он бросил их в урну у входа в столярный цех, отошел в сторонку и бессмысленно уставился на забор. Олег ничего не чувствовал, кроме зверской усталости, от нее клонило в сон, и глаза слипались сами собой. От цеха ветром доносило едкий табачный дым, голоса, смех, мат и запах стружки. Он поднял воротник, глядя на сизый перед оттепелью лес за забором, на низкое небо, на ворон, запросто сновавших над «колючкой». Два с половиной года перед глазами одно и то же, и это даже не половина срока, впереди столько же, а потом еще немного, и он свободен, можно ехать домой. Можно, но зачем? Да и некуда – отец на свидании сказал, что продал все заработанное когда-то на полигоне: и дачу, и квартиру, переехал в «хрущевку» на окраине города, надеялся до последнего, что на эти деньги вытащит сына. Олег пытался его отговорить, но старик гнул свое. Выглядел паршиво – бледный, похудевший, но держался молодцом, хоть и из последних сил. А прощаясь, обронил ненароком, что Наташка тогда сделала аборт и куда-то пропала из города, и если Олег попросит ей позвонить или весточку какую передать, то пусть на отца не рассчитывает.
Весть о Наташкином вероломстве неожиданно сильно резанула по сердцу, Олег и не ожидал от себя такого, думал, все отболело давно,