в Иерусалим на праздник. Когда же, по окончании дней праздника, возвращались, остался Отрок Иисус в Иерусалиме; и не заметили того Иосиф и Матерь Его, но думали, что Он идет с другими. Пройдя же дневной путь, стали искать Его между родственниками и знакомыми и, не найдя Его, возвратились в Иерусалим, ища Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их; все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. (Лк. 2, 39–47)».
Он называл себя библиофагом, пожирателем книг. Это было нечто вроде запоя, о котором он писал, что запой в России вариант того, что в Англии называется меланхолией, приводящей к сплину и к пуле в лоб. Меланхолия – это результат тоски от окружающей жизни. Но здесь его запой совпадал с тем, что добивался от него отец. Его жажда рациональности, опоры на книгу, на разум не могла преодолеть ту тоску, которая его грызла, тоску от несовершенства мира. Ему хотелось понять механику мира, не ломая его, но как-то усовершенствуя. Червь точил его как запойного человека. Однажды, на 21 году жизни, Н.Г. Чернышевский написал в студенческом дневнике: «Не буду ли после недоволен папенькою и маменькою за то, что воспитался в пелёнках, так что я не жил, как другие, не любил до сих пор, не кутил никогда, что не испытал, не знаю жизнь, не знаю и людей и кроме этого через это самое развитие приняло, может быть, ложный ход, – может быть» (Чернышевский, I, 49–50).
И все же жизнь он знал, не мог не знать. Видел ее хорошо. Скажем, что такое запой? Вряд ли об этом расскажет человек, не знающий жизни. Чернышевский знает и может объяснить. Он различает понятия «пьянствует» и «пьет запоем». Пьянство это просто грех, а запой нечто иное, что человек преодолеть не может. Он, конечно, иронизировал над объяснением простого народа, но все же знал, «отчего по рассуждению саратовцев моего времени происходит запой. Это объяснение тоже немудреное: “под сердцем” у человека заводится “особенная глиста, вроде, как бы сказать, змеи”, и “сосет” ему “сердце”, – но когда он пьет, часть вина попадает в рот змеи; нужно очень долго обливать ее вином, чтобы она опьянела, – наконец, она опьянеет, – и надолго, очень надолго; тогда, разумеется, страдание проходит, – ведь она лежит пьяная, не сосет сердца, и надобность в вине минуется для человека до той поры, когда хмель змеи, – через несколько месяцев, – проходит: тогда опять надобно пить. Замечательным подтверждением этому приводилась догадливость одного страдавшего запоем купца: он рассудил, что чем крепче напиток, тем скорее усыпит змею, – и попробовал, когда пришло время запоя, начать стаканом самого крепкого рома: змея опьянела с одного стакана, – а сам он еще остался трезв, потому что был здоровый, – и надобность пить исчезла. Но, опьянев так быстро, змея и опьянела не так надолго, как от долгого обливания водкою; через неделю опять начала сосать сердце. Он опять выпил стакан рому, и опять успокоился. Таким образом, благодаря своему уму, он отделывался от запоя несколькими стаканами рома в год. Саратовцы буквально поняли два выражения: о тоске, “змея сосет сердце”, –