сё вольготней с каждым днём холодный воздух середины осени. Удлиняющиеся тени бесстрастно поглощали дневные краски.
Пересекая утихающий город из одного конца в другой, молодой шаш покачивался в сиденье и подставлял лицо нагревшим пыльное окно автобуса последним лучам. От обилия света его глаза прищурились, а по нахмуренному лбу пролегли глубокие морщины. Закаты родного города всегда захватывали чувства этого шаша, однако в тот момент завершающегося дня на просторном лбу насчитывалось на одну-две морщины больше, чем можно было объяснить яркостью окружения.
Дополнительные морщины образовали волновавшие с самого утра мысли. Они одолели его сразу же после пробуждения и немедленно привели молодой мозг и тело в состояние сильного возбуждения. Не совсем желанного сорта. Возможно, они пришли из его сна.
Воскресным утром он стал ходить кругами по своей небольшой комнате и пытаться привести в порядок свой разрушающийся мир. Он будто очнулся от состояния забытья, в котором находился в течение нескольких последних недель. Вернулась ясность мысли. А следом за ней тревога от осознания того, что поступки и слова периода забытья действительно произошли и вернуть их назад уже невозможно. Он мучительно ясно понимал, что совершает большую ошибку. Постукивало сердце, верный признак. Они ведь совсем ещё непуганые, эти молодые шаши.
К кульминации переживаний здоровые инстинкты и разум одержали верх. Он стал набираться решимости, чтобы исправить ситуацию, остро осознавая, что сделать это безболезненно будет невозможно. Он носил на плечах вполне светлую голову, хотя временами поверить в это было трудно. Впрочем, кто не совершает ошибок в жизни?
Наконец он нашёл в себе силы поднять трубку телефона и набрать ставшую привычной комбинацию цифр. Стараясь не обращать внимание на то, как весёлые интонации нежного голоса на другом конце провода сменились на напряженные и тревожные, он договорился о встрече через час в небольшом, хорошо знакомом им обоим парке.
К этому парку его и привёз полупустой воскресный автобус. Безнадёжно опаздывая, шаш вышел на остановке и заспешил по неровным дорожкам парка мимо неказистых кустов к их скамейке, подгоняемый чувством двойной вины. В напряжённом сердце покалывало от несправедливости и даже жестокости того, что он намеревался сделать. Некому было в тот вечер отдать должное его мужеству и решимости, он знал уже достаточно в жизни, чтобы опасаться рассерженных чувств молодой шаши. Бог свидетель – он думал о благе обоих.
Она, конечно же, уже сидела на скамейке. Сердце шаша привычно застучало громче при виде её, но в этот раз в его стуке прослушивались непривычные ритмы. Заметив приближение шаша, она обратила к нему своё грустное лицо. Шаш вдруг обрадовался, что ему не нужно будет долго объясняться. Он, разумеется, ошибался.
Она была, как всегда, привлекательна в своих обычных, тёпло-коричневых тонах, несмотря на то что в её внешности, объяснимо в такой вечер, отсутствовала надлежащая тщательность. Мягкие черты чистого, обрамлённого каштановым волосом лица, как всегда, освещали искристые умные глаза и тёплая, хоть и неуверенная, улыбка. На скамейке сидела, плотно сдвинув коленки, молодая цветущая шаша.
Попробуй объясни это её напряжённому возлюбленному. Эти глаза и улыбка утратили над ним казавшуюся совсем недавно неодолимой силу. Несмотря на уменьшающийся свет, незатуманенный взгляд шаша обнаруживал незнакомые ему ещё детали внешности притихшей подружки. Он, казалось, впервые заметил темный пушок над верхней губой и тщательно скрываемую родинку под правым ухом.
– Что случилось? – спросила она, первой прервав чрезмерную паузу. Он с облегчением высвободил из себя заранее заготовленную фразу.
– Мне нужно время хорошо подумать. Давай не будем торопиться.
– Ты передумал?
– Я ещё не знаю. Просто мне нужно время подумать хорошо одному.
И в этот раз он заморочил голову хорошей, умной шаше. Она и не думала напоминать о недавних, почти необратимых событиях в их отношениях. О том, что они несколько дней назад обменялись признаниями, оповестили родителей и почти назначили день их свадьбы. Вместо горьких и вполне заслуженных упрёков, она стала тихо плакать. Крупные слёзы покатились по побледневшим щекам, обтекая тщательно скрываемые несовершенства кожи. Она оплакивала свежую обиду и, наверно, старые, нанесённые в другие времена другими шашами.
Напряжение на скамейке быстро растворялось в сумерках парка. Нормально чувствительное, сердце молодого шаша охватило сострадание к стучащему рядом, разбитому. Он был готов на всё, чтобы утешить свою несчастную подружку. Почти на всё. Он пустился в многословное объяснение, ободряемый признаками ослабления потока слёз. Она, казалось, слушала его всё более внимательно.
Несколько фраз спустя назад дороги уже не было. Затаив дыхание, он продолжал, не зная, куда объяснение заведёт его. Дело было, разумеется, в нём, а не в ней. Он без стыда переложил на себя всю вину и не остановился на этом. К концу монолога на его лице закрепилось неуверенно-виноватое выражение и он покорно ожидал жалости и сострадания. Жалость и сострадание были предложены.
В потемневшем