не помнил, что именно. Вот тут-то, и прозвучало наше общее выражение.
– Нука, Нука!
Он опять рылся в моей памяти, что-то выспрашивал, и делал это по-своему. Мне самому пришлось приноравливаться, приспосабливаться. Я наконец-то понял, что могу чего-то достичь, с парнем нашел контакт. Так оно и пошло. Потихоньку, помаленьку. Шаг за шагом. То я что-то сделаю, он наблюдает, то он слушает, что я скажу, и сам что-то делает. Круто выходит. Знаете, мелочи, но приятно. Оказывается, что у него связь с Фалько намного крепче, чем у меня. Я подозреваю, что у меня-то этой связи со Старым Псом вообще нет. Просто Нука передает мне бразды правления на время, а сам замирает, пытаясь определить, что из этого получится и какую он сам от этого всего может иметь выгоду. Он учился! И говорить стал рано. Правда, пока про себя. Но чаще всего со мной. И потом оказалось, что его мое молчание всегда огорчало. Он, значит, старается, изображает такого приятного парня, хочет, чтобы я это оценил. А я вижу такого радушно ко всем в мире расположенного младенца и совсем не хвалю его! Не благодарная я скотина. Он столько сделал для меня, чтобы я видел, и хотя бы взял, похвалил его! Нет, я недоволен, что он всем улыбается, прощает каждому явно обидные ухмылки. Реагирует на лесть, что видит во всем только светлое и хорошее. Я его практически не понимал, до тех пор, пока он не стал ясно формировать свои мысли. Это потом он каждое свое действие объяснял словами.
– Мол, смотри, как я это делаю! Видишь, как у меня получается! А ты так можешь? А как ты можешь?
Это было наказание. Он не затыкался, как колокольчик звенел в моем сознании. Его невозможно было выключить. Он все время что-то комментировал. Объяснял. Объявлял. Озвучивал. Повторял чужие слова. Копировал услышанные звуки. Разбирал речь Папаши. Втолковывал Старому Псу, что да как нужно делать. Он ведь еще двигался, махал тогда и руками и дрыгал ногами. Это был тихий ужас. Как я это все только выдержал? Я прятался, не отвечал, пытался его не слушать. Старался его не видеть. Никак не реагировать. Другой бы уже сума сошел от такого раздвоения личности, а Нука все воспринимал в серьез, с уверенностью, что так это происходит у всех, просто никто на это не заостряет свое внимание. Он меня признал. Вытаскивал из моей скорлупы. Что-то спрашивал, я как спросонья не понимал, выглядывал, чтобы узнать, что ему там от меня нужно, и попадал в объятия его внимания. Тут уже никуда не отвертишься. Защепил меня, и мне приходилось отвечать, рассказывать, объяснять, доказывать. Мои перепады настроения он игнорировал. Его основной вопрос, типа, а как бы ты сделал, или, как это у тебя выглядело бы? Вот так бы и сделал, а выглядело? Вот, смотри, только отстань от меня. Он смотрел на картинку, замерев, что-то его в ней не устроило, и опять посыпались вопросы.
– А это что?
– А это зачем?
– Тут как?
– Здесь, почему так, а не иначе?
Потом все прекратилось. Он научился сам мне показывать что-то из увиденного. Но в его интерпретации вое выглядело совершенно