то шестым чувством нашла его неприметную дверь на четвертом этаже в длинном тусклом коридоре. Постучала и тут же вошла. Петр лежал на кровати, вытянувшись во весь свой немалый рост. Глеб доедал яичницу, сидя за столом, заваленным грязной посудой, хлебом и книжками.
– Хорошо, что пришла. Петька в неадеквате. Лежит, молчит. Может быть, ты его разговоришь, а я пошел на лекцию. Гришка – наш третий жилец, дома, в Череповце, – зачем– то добавил он, уже держась за ручку двери.
Ира подошла к кровати и первое, что увидела, устремленный мимо нее в потолок странный взгляд друга. Особенно поразили его глаза, пустые и безучастные, один из которых, полуприкрытый веком, был заметно меньше другого.
– Петя, что с тобой? Ты болен? – присела к нему на кровать Ира и положила свою ладонь на его руку, – ты не выспался?
– Не надо меня расспрашивать, – ответил парень, высвобождаясь. – Не надо было приходить. Я не хочу, чтобы ты меня видела таким.
– Я хочу тебя видеть любым – больным и здоровым, грустным и веселым, – понимаешь, любым! – заговорила Ира. Ее слова лились легко, и сами складывались в фразы. – Я чуть не умерла вчера, когда не могла найти тебя. Потом обзвонила все ментовки и нашла. Поехала туда, но меня к тебе не пустили, и вынудили уйти.
– Спасибо тебе, конечно, но пойми, после того, что они сделали со мной, я не должен быть рядом с тобой. Я недостоин тебя, я не смогу тебя защитить, я просто ничтожество.
– Что они сделали? – упавшим голосом спросила Ира.
Перед глазами всплыли страшные картины, которыми развлекало телевидение, о зверствах уголовников над теми, кто первый раз попал в тюрьму. Это было страшно, гадко и совершенно невыносимо. В такие моменты она закрывала глаза, чтобы спрятаться, не видеть этих кадров, чтобы потом не мучиться отвратительными видениями. Неужели, такое произошло с ее другом?
– Нет, меня не насиловали, – успокоил ее Петр, – понимаешь, меня унизили. Меня, которого никогда и никто не унижал, сейчас унизили. Если бы ты слышала, как со мной разговаривал следак! Создавалось впечатление, что перед ним сидит отмороженный гопник, которого поймали за руку. Он не называл меня ни по фамилии, ни по имени, а только всякими мерзкими словами: урод, пидор, гнида и прочее – вспоминать неохота. Это в фильмах они все такие правильные, а на деле просто фашисты. Где их только таких берут? Как рождается на свет такая категория людей, которым доставляет удовольствие унижать людей? После этого допроса я понял, что я никто, просто жалкая тварь, которую можно ни за что, ни про что посадить, обругать, растоптать, бросить в тюрьму. И никто, понимаешь, никто, за меня не заступится. Правильно мне отец говорил, что в наше время лучше не попадать в полицию ни в качестве свидетеля, ни, тем более, в качестве обвиняемого. Он считает, что в нашей стране нет правды, а есть только деньги. Если их нет, ты никто! Я слушал его и думал: «Ну вот, опять пошла ностальгия по Союзу». Однако ведь был в Союзе и Гулаг (я, представь себе, прочел Солженицына, нам его задавали как внеклассное чтение), но я был уверен, что все это было в том далеком сталинском прошлом, а теперь