href="#n11" type="note">11.
Из этих наблюдений следует, что в России начала ХХ столетия поиск законов развития художественной формы стал выражением духа времени. Поэтому и о литературной критике именно в эту пору заговорили как о деятельности объективной, а не только выражающей личные вкусы, одаренность (или нет) критика.
В. Брюсов писал: «Между “Словарем древней и новой поэзии”, составленным Ник. Остолоповым (СПб, 1823) [замечу, что первое издание вышло в 1821 г. Кроме того, не назван “Опыт о русском стихосложении” А. Х. Востокова, вышедший в 1812 г. – В. М.], подводящим итоги поэзии допушкинской, и “Символизмом” А. Белого (М., 1910) не было ни одной серьезной книги, которая трактовала бы законы стиха и вопросы ритма»12.
Символисты думали о том, чтобы найти средства для объективного изучения литературного (прежде всего стихотворного) текста. В программную книгу «Символизм», упомянутую Брюсовым, А. Белый включил несколько образцов такого исследования: «Лирика и эксперимент», с примерами статистического и фонологического анализа; «Опыт характеристики русского четырехстопного ямба» – тот, о котором вспоминал Ходасевич жарким московским летом; «Сравнительная морфология русских лириков в ямбическом диметре» (все статьи 1909 г.).
Заметим слово «морфология», ибо несколько лет спустя из Пушкинского семинара проф. С. А. Венгерова в Петроградском университете возникнет упоминавшаяся «морфологическая школа» с тем же пафосом объективного изучения словесного искусства. А. Белый прямо объявил своей целью «науку о лирической поэзии»13. «Символизм подчеркивает значение формы художественного произведения <…> культурный смысл в изучении стиха, ритма, словесной инструментовки памятников поэзии и литературы…, техники музыки и живописи»14.
Культурный смысл формы..! Такой взгляд склоняет к выводу, что морфологическая работа, начатая символистами и продолженная их последователями и критиками, есть поиск законов не только словесного искусства, но самой культуры. В таком случае понятно (даже если это и не было осознанно так, как воображается сейчас), почему о законах словесности с такой настойчивостью говорят первые два десятилетия ХХ века: жили ощущением, что находятся на пороге нового мира, открывают его законы, и важнейшие из них – законы культуры, в России постижимые прежде всего на пути изучения законов литературы, т. е. признаков, так сказать, внеиндивидуальных.
Это и было осознано.
Б. Эйхенбаум писал: «…”ОПОЯЗ” осуществил на деле подлинный тип коллективной работы. Это произошло, по-видимому, по той простой причине, что мы с самого начала поняли свое дело как историческое, а не как личное дело того или другого из нас»15.
В умственной атмосфере, наэлектризованной стремлениями дойти, наконец, до законов, управляющих рождением и жизнью художественного целого, возникают различные группы, буквально одержимые поисками надежных средств для подобного открытия. О символистах говорилось. Вл. Пяст сообщает,