и тревожно царапнули. Я недовольно пробормотал:
– Долго работал над эпитафией?
– Изрядно. Дело это нелегкое.
– Умнее было бы не шутить об этих ненаписанных книгах, а написать их…
Он усмехнулся и твердо сказал:
– Исключено. Но даже если б я попытался, оставил бы незавершенные рукописи.
– Остановись, я пролью слезу.
Брат назидательно произнес:
– И зря. Ибо рукопись уникальна, а книга – серийна. Этот нюанс в известной мере ее обесценивает.
В те годы браки легко заключались и так же стремительно распадались. Но этот союз, к моему удивлению, рухнул не сразу – он продолжался несколько драматических лет.
То был темпераментный поединок, опасный и взрывчатый эксперимент. Когда через несколько лет они оба устали от страсти и друг от друга и предпочли расстаться мирно, решение далось им непросто. Брат еще долго ее вспоминал, но все же понял, что он уцелел, что он еще молод и любопытен и что открыт для новых сюжетов.
Мне многие годы казалось, что он не создан для дома, для очага. Слишком любил перемену мест, любил кочевья и словно стремился умножить запас своих впечатлений. Но я ошибся. Все изменилось в тот день, когда он встретил Марию. Она ему стала не только возлюбленной – другом, сподвижницей. И женой, прошедшей с ним его торный путь и разделившей его судьбу.
Детство, которое мне досталось, помнить приятно – то было звучное, оглушенное горнами и барабанами, артековское пионерское детство.
Известная черноморская здравница тогда состояла из трех лагерей – «Верхнего», «Нижнего» и «Суук-Су».
В тридцатые годы минувшего века уже сложилась своя иерархия, сменившая былую, низвергнутую.
Мало-помалу она утвердила свои ритуалы, свои обычаи, свою геральдику, свой язык. Образовалась своя отцеженная, тщательно выстроенная элита.
Это строительство начиналось с первых же сознательных лет.
Возникла густая сеть лагерей, увенчанная знаменитым «Артеком». В нем отдыхала и в то же время выращивалась еще одна – детская школьная элита. В «Артеке» набираются сил самые достойные, лучшие, завоевавшие эту честь. Так нам старательно напоминали.
Все повторяли не раз и не два сакральное имя – Павлик Морозов. Уральский пионер обличил отца и деда в потворстве врагу, за что расплатился собственной жизнью. Эта возвышенная легенда не выдержала испытания временем, однако в ту пору никто не посмел подвергнуть сомнению ее подлинность.
Но в то тревожное жаркое лето, казалось, у каждого на устах было прекрасное слово «Испания». Оно заставляло наши сердца биться с особой недетской силой.
Прошло уже много десятилетий, а я, столько видевший, столько забывший, его повторяю все с той же тоской.
В те дни в Испанию устремились взрослые дети из стольких стран! И все они верили – им по силам остановить мировое зло.
Должно быть, моему поколению уже не пришлось испытать столь беспримесного, не тронутого и тенью сомнения, ничем