руке, которое она так и не удосужилась свести. А барону в любое мгновение может понадобиться доктор… Да и как он, полупарализованный, выдержит этот переезд? Как вообще можно требовать подобное от инвалида-колясочника?
– Пожалуйста, господин Шрамм… – выдавила она. – Вы ведь не можете… заставлять больного человека…
Шрамм прекратил засовывать карточку в переполненный бумажник и с нарочитым вниманием уставился на Дану. Его тяжёлый индусский взгляд невозможно было выдержать ни мгновения: такую дурноту этот взгляд отчего-то вызывал.
– Я не ослышался, фройляйн? По-вашему, я не могу что?
Дана против воли опустила глаза, её пробрала гадливая и лихорадочная дрожь.
– Прикусите язык и не высовывайтесь, пока я ещё не передумал оставить вас в этом семействе для полной, так сказать, коллекции. – В интонациях Шрамма слышалось злое жужжание растревоженного осиного гнезда. – В этой сделке вы ровно ничего не стоите. Сидите тихо, не то пристрелю.
Дана сильно прикусила и без того обкусанную губу, во рту появился кровавый привкус. Она словно бы стремительно проваливалась куда-то, откуда всё окружающее выглядело мелким, как содержимое спичечного коробка, и пугающе чужим. Подобное ощущение уже посещало её несколько лет назад, в тот день, когда семью, в которой она жила тогда, арестовало гестапо. Такое творилось с ней и в первые лагерные недели. Только тогда ей не было дела ни до кого, кроме себя самой. А теперь… теперь всё было во сто крат сложнее.
Альрих. Разбитые зеркала
– Ох уж эта национальная страсть к драматизму, к пафосу. – Каммлер подтолкнул носком сапога подвернувшийся под ноги камень, и тот скатился в яму, упав со странно далёким глухим стуком. – К чему ваш обличительный тон, доктор Штернберг? Будто я убил кого. Я понимаю ваше трепетное отношение к древней святыне, но давайте смотреть на вещи трезво. Сейчас нас не должно интересовать ничего, кроме оружия, которое обеспечит нам победу…
– Оставьте эти речи министру пропаганды. И вообще, фюрер знает о ваших работах на Зонненштайне? Вы, очевидно, горите желанием пройти мой путь? – В последние слова Штернберг вложил столько жгучего, как расплавленный металл, сарказма, сколько был способен.
– Путь мученика, вы хотите сказать? – Каммлер улыбнулся: – Вы сами его выбрали. И если бы не Гиммлер, который вам по-прежнему симпатизирует… А кстати… – Генерал развернулся и посмотрел Штернбергу в глаза: – Почему вы так и не выполнили своего намерения? Не изменили ход времени, если это и впрямь было осуществимо? У вас был шанс. Я не Мюллер, мне вы можете спокойно сказать.
– Это невозможно было осуществить. Мои расчёты оказались ошибочными.
– Лжёте, доктор Штернберг. И всё-таки я ещё надеюсь сработаться с вами.
– Вы тоже лжёте. Насчёт «оружия для победы». Вам просто нужен ещё один впечатляющий проект в вашу копилку ценностей.
– При всём старании не докажете. – Каммлер продолжал улыбаться;