чужих слов, – негромко произнесла я.
– Да что ты можешь знать, светлая? – раздраженно спросил Коэн.
– Ничего, кроме твоих эмоций, – сказала я.
«Слишком громких эмоций», – добавила я про себя, вспоминая то, что ощутила, когда Люций пришел на помощь диву в разговоре с Кармой Григори из ордена Черных скал.
Коэн молчал, и тогда я продолжила:
– Обуздай свою зависть, если хочешь оставаться его другом.
Мои слова заставили дива вздрогнуть, обернуться и взглянуть в глаза – испуганно и настороженно. Юноша сжал ладонь в кулак, на мгновение став беззащитным и настоящим, но потом, фыркнув, отвернулся.
– Все светлые лицемеры. Ты же смотрела на нас свысока, что изменилось?
– Возможно, я стала видеть дальше своего носа, – отозвалась я, гадая, как бы отреагировал Фредерик, если бы услышал мои слова.
Понял бы? Согласился бы или нет?
Но Коэн удивился, вновь взглянул на меня и, помедлив, с неохотой признался:
– Я не завидую Люцию. Он мой друг. Моя семья. Просто иногда думаю о том… – Теневой див замолчал, так и не договорив, несколько раз открывая рот, словно рыба, выброшенная на поверхность. И неожиданно поведал: – Карма назвала меня сыном предателя.
– Почему? – спросила я, никак не показывая, что прочитала все по губам Кармы еще за ужином.
Коэн глубоко вдохнул, переведя взгляд на свои ладони, лежавшие на коленях.
– У ордена Черных скал есть особенность – они почти не заключают брачные союзы с другими орденами, а если это все же происходит, то другой даэв обязан покинуть свой орден, изучить их веру и стать инклементием. Не подчиниться заведенному порядку и, наоборот, самому уйти из ордена считается тяжким грехом, предательством бога. Порою за это даже преследуют, а после вершат суд. – Его невидящий взгляд был обращен вдаль, он гулко сглотнул. – Мой отец, как и Люций, был старшим сыном главы и занял бы место после деда. Но он настолько любил мою мать из Северного ордена, что ушел за ней, когда она не пожелала покидать тех, с кем прожила всю жизнь. Отец стал никем в чужом ордене и изменником в своем. Когда мне было семь лет, родители погибли на охоте, а бабушка ушла годом позже. И так я остался один.
Я молчала, ощущая его грусть.
Коэн вдруг язвительно усмехнулся:
– А где же хваленое сострадание и вежливость светлых? Почему не говоришь, как тебе жаль?
– Мне жаль, Коэн, – послушно сказала я. – Но пообещай, что сам себя ты жалеть перестанешь. Надо жить дальше.
Чувствовала я себя лицемеркой, ведь сама не могла следовать своим словам. Кошмары возвращались, что бы я ни делала. В конце концов я даже смирилась с этими сновидениями и привыкла к тому, что они лишают меня сна.
– Жалеть себя… Ты ничего не понимаешь! – разозлился теневой див. – Тебя официально приняли в главную семью ордена и дали все, соответствующее этому положению. Знаешь, сколько даэвов хотело бы оказаться на твоем месте? О чем тебе сожалеть или переживать? Ты ничего не потеряла! – Его взгляд