и под ногами, хвала Пророку, почувствовался твердый пол, сын Аттилы невесть откуда выхватил странную палочку, резко согнул ее, и та засветилась холодным мертвенно-голубоватым светом.
Двузубый невольно ощутил холодок между лопатками. Ему и прежде доводилось бегать по разным подземным коридорам, атаковать врага, выкуривать его густым едким дымом из скрытых убежищ. И, конечно, сжигать всеочищающим пламенем.
Но сейчас врага рядом не было, а голубоватое свечение порождало неотвязные мысли о людях, похороненных заживо в этой безжизненной каменной толще. Когда он был совсем маленьким, слышал такие истории. Старые люди, собирая их, мальчишек, по ночам вокруг костра, пугали рассказами о страшных неупокоенных душах. Вынужденные после Того Дня жить в пещерах, они год за годом теряли иссохшую плоть, со временем превращаясь в такое вот голубоватое свечение. Злобными, холодными тенями они теперь обречены вечно блуждать под землей, не смея выйти наружу, готовые убить все, что дышит. «Из стен и пола они будут тянуть к тебе свои прозрачные стылые пальцы, – всплыл в его памяти давно забытый рассказ древнего старца, жреца почитаемого в селении каменного бога, – совсем как ты сейчас тянешь руки к костру. Они будут умолять, чтобы ты согрел их своим теплом, и, если, на горе свое, поддашься, выпьют жизнь ненасытно и жадно, одним глотком. Выпьют и не напьются, ибо жажда их бесконечна». Двузубый чувствовал, как его постепенно пробирает ужас. Там, наверху, среди лесов, гор, степей он не боялся никого и ничего, много раз смотрел гибели в лицо, но здесь… Ему виделись прозрачные контуры тех, кто прежде населял эти залы, ходил по гулким сводчатым коридорам…
Чингиз бодро шел впереди, будто и вовсе не боялся обитателей подземелья, испытывая явное отвращение исключительно к осторожным длиннохвостым тварям, то и дело разбегавшимся в стороны при виде людей. Он шагал быстро, без колебаний, точно зная, куда идти, и лишь бросал время от времени через плечо: «Давай, давай, пошевеливайся!» Наконец коридор уперся в металлическую дверь с круглым штурвалом.
– А ну-ка помоги повернуть!
Двузубый различал стук где-то совсем рядом. Но, может быть, это непривычно громко стучало его сердце? Он вцепился в колесо штурвала, будто пытаясь задушить его, стал тяжело, с усилием, поворачивать, вызвав гневный скрежет в глубине металла. Спустя несколько мгновений в стене образовалась щель, достаточная, чтобы протиснуться взрослому человеку.
– Смотри под ноги, тут лестница! – предупредил сын Пророка.
На этот раз ступени были широкие, железные, и каждый шаг колоколом отдавался в голове. Внизу, сколько в тусклом освещении видел глаз, лежали бесконечные железные полосы, соединенные между собой едва заметными вросшими в грунт деревянными брусьями.
– Где мы? – стараясь не показывать терзавшего душу первобытного ужаса, спросил Двузубый.
– Под рекой, – должно быть, не совсем поняв вопрос, ответил Чингиз. – Нам туда. –