время следующего прихода «Санта Катарины» Педро сдержал свое обещание и показал Сантьяго еврейских купцов.
– Они такие же, как все, – выказывал тот свое возмущение Пепите и Марии-Хуане. – Как мы одеты, точно такие же плащи боэмио, шапки капирот, подобно нам ходят, так же жестикулируют. Если не знать, на улице пройдешь рядом, ни за что не догадаешься.
– Как, – сделала большие глаза Пепита, – ни кисточки от хвоста, ни рогов под шляпой, ни запаха серы?
– Ни-че-го! – разочарованно подтвердил Сантьяго.
– Да ты, наверное, обманул гранда, – Пепита уставилась на братца с притворной суровостью, – и подсунул ему вместо евреев каких-нибудь андалузцев.
– Клянусь мощами святого Гаудиоса! – вскричал Педро, осеняя себя крестным знамением. – Самые что ни на есть христопродавцы! Отец меня предупреждал держать с ними ухо востро.
– Ну и как ухо? – язвительно спросила Мария-Хуана. – Может, притупилось, может, требует заточки? Пепита, подай нож для разделки мяса!
Сестры одновременно прыснули, потом посмотрели друг на дружку и, словно увидев нечто забавное, хлопнули руками по коленям и расхохотались. Глаза их сияли, щечки разгорелись, смеющиеся вишневые губки обнажили белоснежные зубы и розовую плоть десен.
Особенно хороша была Пепита. В отличие от склонной к язвительности Марии-Хуаны, ее веселье не обижало. Наполненное добродушием, оно щедро изливалось наружу, подобно пенистому молодому вину. Ласковая улыбка не сходила с уст Пепиты, ясное лицо всегда было открыто собеседнику. Не было у нее ни кручины на сердце, ни душевной боли или затаенной муки, и эта открытая ясность подкупала людей, которых одолевала душевная тревога.
В пятнадцать лет Сантьяго понял, что влюблен. Поначалу он не мог взять в толк, отчего ему стало неудобно, как прежде, прямо смотреть на Пепиту. От ее взглядов сердце начинало колотиться, а по спине расползались полчища мурашек. Когда вечером, после молитвы он закрывал глаза, Пепита всплывала перед его мысленным взором, и в груди становилось так жарко, словно он залпом осушил кувшин горячего молока.
Еще кое-что, невообразимо сладкое и мучительное, сопровождаемое образом Пепиты, проистекало во сне. Такого с ним раньше не случалось, и после каждого происшествия Сантьяго долго пребывал в замешательстве. Липкие воспоминания неотступно следовали по пятам, от чего при встрече с девушкой лицо заливала краска стыда. Она не знала, не могла знать, чего он стесняется, но при первом же взгляде на ее лицо ночное томление жарко обнимало плечи и кровь бросалась в голову.
Пепита вскоре обратила внимание на перемены в его поведении. И хоть смеяться над всем и всеми было привычкой сестриц-рукодельниц, к Сантьяго она отнеслась с максимальной деликатностью. С ее стороны ничего не изменилось, Пепита словно не замечала, как он дичится, не отвечала на его пламенные взгляды, ее отношение оставалось дружелюбным и ровным.
По правде говоря, Сантьяго сам не знал, чего