организованное христианство от распавшейся Западной Римской империи, Русь восприняла совершенное вероучение еще не покоренной Восточной империи» (Д. Х. Биллингтон). Через церковнославянский язык в русское мировоззрение транслировались культурные пласты христианского эллинизма и эллинизма античного. «Русский язык – язык эллинистический. По целому ряду исторических условий живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загащиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и поэтому русский язык стал звучащей и говорящей плотью… Эллинистическую природу русского языка можно отождествлять с его бытийственностью» (О. Э. Мандельштам).
«Из греческого наследия русские ученики восприняли веру в вещественность, субстанциональность слова… Слово здесь не просто звук и знак, чисто „семиотическая“ реальность, но драгоценная и сакральная субстанция. Одни и те же фигуры одной и той же риторики имеют различную природу в русском „витийстве“ и в западноевропейском „эвфуизме“[1]; и различие это, в конечном счете, обусловлено разницей конфессионально-культурного и конфессионально-психологического контекста, давшего „витийству“ такую меру серьезности, в которой было отказано цивилизационной игре „эвфуизма“, но также и спецификой славяно-русского слова, воспитанного не латинскими, а греческими образцами» (С. С. Аверинцев). Можно отметить «плодотворную доверчивость, с которой русская самобытная речевая культура пошла навстречу эллинистическому красноречию, чтобы уже навсегда слиться с ним в нерасторжимое целое. Это слияние – константа русской литературной культуры. Оно живо и после Петра – в классическом витийстве, праздничном у Державина, медиативном у Тютчева. Оно живо и в нашем столетии» (С. С. Аверинцев).
Наследие античного и христианского эллинизма было целостно воспринято за короткий срок, творческая энергия молодого народа созидает своеобразную и многообразную христианскую культуру. Древняя Русь шла к русскому православному возрождению, которое было прервано татаро-монгольским нашествием.
При сыне князя Владимира Ярославе Мудром в XI веке из Византии приезжает большое количество ученых-богословов. Православие приобщало русских людей к богатейшей традиции богословско-философского постижения бытия и смысла жизни:
«Для тогдашних христиан (времен арианства) „богословие было действительно делом жизни, духовным подвигом, исповеданием веры, творческим разрешением жизненных задач“ (о. Григорий Флоровский <…> Споря как будто о словах и определениях, участники споров на деле защищали и отстаивали именно жизненное, теперь бы сказали „практическое“, или „экзистенциальное“, значение христианства, заключенное в слове „спасение“. Ведь спасение – это не магическое, извне совершающееся действие, оно зависит