Горки, и евреев убивали. С моими вместе закопаны. Это как?..
– Давай, пусти слезу! Простота новгородская! Не знаешь ты их, а я повидал. Ладно, пойду. Спасибо за горючее. Подзаправился.
«Спиртом поделился, – подумал Михаэль о санитаре, – а где достал? Ведь каждая капля на учёте…»
Тот, которого звали Николаем, вышел из палатки, и Михаэль узнал сержанта, которого не раз уже видел в медсанбате. По-видимому, сержант ухлёстывал за какой-то молодой санитаркой и на этой почве познакомился со своим собеседником. «Не пущу его больше сюда, – решил Михаэль. – Сразу надо было выставить».
Приняв решение, он пошёл дальше. Его ждала Клава, но неприятный осадок, оставшийся после слов Николая, давил словно камень и напоминал, что не все тут свои. «Нет, – убеждал себя Михаэль, – большинство не такие».
А какие?.. Такие, как Клава?.. Как Бобровников, как непростой в своём отношении к евреям, но спасший ему жизнь и опекающий его теперь Игнатьев?.. Или такие, как Маша, как желтолицый больной комиссар Шевцов, убитый несколько дней тому назад, как многие из тех, с кем сегодня приходится жить, а завтра с большой долей вероятности – умирать?..
Клава! Решив всё выяснить и заговорив о Бобровникове, Михаэль был уверен, что Клава почувствует себя неуютно, – и просчитался. Неуютно почувствовал себя он. Клава не оправдывалась. Она вообще ничего не ответила, но посмотрела с такой укоризной, что затеявший разговор Михаэль тут же пожалел об этом.
Помолчав немного, Клава сказала:
– Мы с ним в медсанбате познакомились. В январе его ранило, так он два дня подряд бредил. Ирину звал, невесту свою. Меня за неё принимал. Потом на поправку пошёл. Дурачок, ты не знаешь какой Саша человек. Всё Ира да Ира, только про неё и рассказывал. А я ему – про тебя. И знаешь, он так за меня обрадовался, когда ты объявился. Сказал, что это настоящее чудо. Саша – друг! Только бы он выжил и со своей Ириной встретился…
Клава не лукавила, и Михаэль это чувствовал. С запозданием он понял, что лукавить она не умеет. «Но ведь с кем-то же у неё было, – вертелась мысль. – Если не с Бобровниковым, то с кем? Ладно, надо идти до конца. Спрошу у неё, сейчас же спрошу».
Но Клава словно прочитала его мысли.
– Не соврала я тебе тогда, в поезде, – сказала она после паузы. – Был у меня жених на фронте под Ленинградом. Там и погиб. Только не в эту войну, а в финскую, на Карельском перешейке. Он с отцом моим и братьями в одном цеху работал и меня заприметил. Мне тогда семнадцать было. Решили через год свадьбу играть, только… – помедлила Клава, – не дождались мы этой свадьбы. Любил он меня очень. А потом на войну его забрали. И всё… Долго я тогда плакала. Уж и новая война началась, а я как вспомню – так нахлынет. Пока вот тебя не встретила. Не хотела тебе говорить, молчала, да ведь не скроешь… Сердишься на меня?
Михаэля одолевала ревность. Напрасно он пытался убедить себя, что этот неизвестный ему соперник погиб и никогда не встанет между ним и Клавой. То, что он чувствовал, было сильнее его. Надо было что-то ответить, и он пробормотал:
– Да