Синьор Гаспаро велел найти тебя и привести к нему.
Он обнял меня за плечи, и мы двинулись к боковому крыльцу здания. Так, по пути за подарком мы и познакомились. Джанфранко был очень симпатичным мальчиком: чёрные большие глаза, кудрявые волосы почти до плеч, ямочки на щеках. Но что меня порадовало больше всего – его рост. Мы с ним были одинаковыми, хотя ему уже исполнилось девять. Как потом выяснилось, он был старше меня на год и один день.
Получив подарок от Гаспаро, я вдруг вспомнил про тётю Изабеллу и помчался на улицу. Как я и боялся, случилось страшное: она, чтобы не травмировать меня долгим прощанием, уехала. Я пробежал вдоль всей ограды, пытаясь разглядеть её машину, но тщетно. Слёзы подступили к горлу, и я уже готовился разрыдаться, как вдруг увидел на стоянке Джанлуку Менотти. Он что-то искал в бардачке своего прекрасного серебристого «Феррари», потом выпрямился – и наши глаза встретились. Он улыбнулся мне и подмигнул. Этот незатейливый контакт длился секунды три, но моё вселенское горе, связанное с отъездом тёти, внезапно куда-то улетучилось. И я стоял у ворот – счастливый мальчик, одарённый улыбкой великого игрока, – и не сводил с него глаз. Однако Джанлука больше не посмотрел на меня. Он отыскал нужную вещицу, сунул её в карман, завёл мотор и уехал. А я вернулся в свою комнату с двойственным чувством.
3
Самым трудным испытанием для меня стала первая ночь. Я заснул только под утро, когда горизонт уже начал светлеть. А до этого лежал, уставившись в потолок, и прислушивался к звукам, доносившимся с улицы или из здания.
Спальни мальчиков, как и медицинский центр, располагались на третьем этаже. Моя комната была самой дальней, угловой. И жил я в ней один. Для меня – ребёнка домашнего, практически тепличного – ночевать в незнакомом месте одному было жутким стрессом. Моё сердце билось так, что я не мог дышать. Я вздрагивал от каждого шороха, от каждого отсвета на потолке. Дело в том, что окна моей комнаты располагались не на фасаде здания, а в его торце, который, в свою очередь, смотрел на дорогу. Изредка ночью по ней проезжали машины, оставляя на моём потолке тягучие жёлтые полосы света. Привыкал я к ним несколько месяцев, пока не начал находить в этом необъяснимую прелесть.
Итак, я лежал и трясся, как осиновый лист на ветру, бросая все силы моего юного организма на то, чтобы не стучать зубами. Мне хотелось к тёте Изабелле, хотелось снова очутиться на её покосившемся кожаном диване, где я спал последнее время, хотелось закутаться в её клетчатый плед и слушать, как за стенкой поёт сверчок.
Мне вдруг вспомнился наш дом в пригороде, бабушкины клумбы с цветами и раскидистая яблоня возле крыльца. На эту яблоню я любил залезать по воскресеньям, если тётя Изабелла не приезжала в обозначенное время. Улица, на которой мы жили, поднималась от реки, и с яблоневой высоты был хорошо виден мост. Тётин голубой «Фиат» я научился распознавать из тысячи машин и обычно оповещал бабушку и дедушку о том,