в то же время ей нравилась (как она сама говорила) по-деревенски спокойная и размеренная жизнь нашего «одноэтажного миллионника». Нравилась природа нашей средней полосы, нравились люди – и местные, и другие студенты из-за рубежа.
В том уже далёком 20.. году ей нужна была поддержка. Нужен был друг, которым стал я.
Мы оба были «в себе» – кто-то называет таких людей интровертами. Наша внутренняя жизнь была в миллион раз богаче той, что окружала нас. Нас переполняли одни и те же фундаментальные размышления, далекие от тусовок и дискотек, денег и карьеры, секса и наслаждений. Всё окружающее казалось нам лишь декорациями, которые подобрал для нас невидимый режиссёр, да и то лишь потому, что ничего более подходящего не нашлось.
Первое время Тянь Чи было непросто в России. Она оставалась очень скромной, зажатой и малообщительной, даже несмотря на то, что её окружало много студентов из Китая, да и число её русских друзей постепенно росло. Казалось, она стеснялась самой себя. В ней сильно чувствовалось традиционное восточное воспитание, что особенно было заметно на фоне русских студенток. Хотя остальные китайцы, которых я видел тогда в университете, были по сравнению с Тянь Чи куда более раскрепощены и общительны.
Таким она была человеком. Добавьте к этому всю новизну обстановки, резкую перемену климата, чуждую культуру вокруг. И не забудьте, что никто из преподавателей не говорил на китайском и почти никто – на английском (большинство из них было «в возрасте» и за модными тенденциями не следило). Надеюсь, теперь ясно, в каком положении находилась Тянь Чи?
Я старался скрасить её первые месяцы на новом месте. Она жаловалась мне в письмах, что ей совсем не даётся русский язык, что жить вчетвером в одной комнате и при этом оставаться красивой тяжело, что она хочет чаще бывать одна, но в общежитии это невозможно. Она долго привыкала к зимнему холоду, но, по её словам, на всю жизнь осталась очарована снегом, который впервые увидела в России.
Я рассказывал ей о своих повседневных университетских делах, увлечении футболом и занятиях музыкой. Наряду с обсуждениями обыденной жизни мы размышляли о культурах наших народов, о религии, истории и современной политике России и Китая, затрагивали вопросы смысла жизни и поиска своего собственного пути в ней. Последнее нас особенно волновало. Казалось, что у нас обоих был талант – или проклятие – находиться одновременно в процессе жизни и как бы «вне её». Наблюдать за всем отстранённо, но, возможно, чуть более объективно, чем наши сверстники, которых переполняли азарт и увлечённость, жажда жизни и сумасшедшего водоворота событий. Эти люди, в отличие от нас, явно не задумывались над своим предназначением. Не лежали подолгу в кровати каждое утро, глядя в потолок. И уж точно не сидели на берегу реки и не ждали, пока по ней проплывёт труп их врага.
Однажды мне даже подарили книгу с названием «Философ» и пожеланием на обратной стороне обложки: «меньше думать и больше жить». Вспоминается Александр Сергеевич