в мыслях каждой из них образ пылкого и непременно красивого молодого человека, явившегося в роли королевского гонца. Причём образы, которые нафантазировали себе некоторые из девушек, были очень даже близки к действительности и были подозрительно похожи на некоторых молодых дворян из свиты Людовика.
– Франсуа д’Аленкур маркиз де Виллеруа! Прошу любить и жаловать! – торжественно объявила герцогиня.
Не без веселья в зорких глазах она наблюдала за тем, как возбуждение сменилось лёгким облачком разочарования на удивленных лицах юных барышень. Исключением оказалась лишь одна из них. Мадемуазель Олимпию Манчини, видимо, интересовала вовсе не личность гонца, а послание, которое Людовик передал с ним.
– И доброе утро, сударыни! – громко заявил о своём приходе маленький маркиз и ловко, как настоящий придворный щёголь, отвесил поклон, обращаясь одновременно ко всем.
– Сударь, мне сказали, что у вас имеется письмо для меня. Это так? – заговорила с ним Олимпия, стараясь не обращать внимания на тихий смех у себя за спиной.
– Да, мадемуазель! – старательно играя свою роль, ответил де Виллеруа и, щёлкнув каблучком об пол, протянул ей в руки письмо, на котором виднелись большая печать и размашистая подпись самого Людовика.
При виде знакомой печати, которая на этот раз красовалась вовсе не на одном из тех официальных документов, которые Олимпия привыкла видеть в кабинете у своего дядюшки кардинала Мазарини, её щеки и даже шея залились ярким румянцем. Она сломала печать и нетерпеливо развернула лист плотной гербовой бумаги, сверху донизу исписанный ровным почерком, испещрённым красивыми завитками и виньетками. Было видно, что к этому письму Людовик приложил максимум стараний и записывал его вовсе не наспех, как прочие записки.
– Меня просили не спешить, – простодушно заявил де Виллеруа, когда, оторвавшись от чтения всего лишь на мгновение, Олимпия обратила на него вопросительный взгляд.
– Так его величество ждёт ответа? – сама не зная от чего, вспыхнула ещё ярче мадемуазель Манчини и, неловко подёрнув плечами, посмотрела на герцогиню, которая спокойно наблюдала за этой сценкой.
– Ага! Ждёт. У меня тут ещё сообщения для ваших сестёр, мадемуазель. Точнее, это приглашения, – улыбаясь, ответил ей маркиз и с галантным поклоном передал остальные записки в руки подбежавшей к нему девочки, на вид чуть старше его самого.
– Ортанс, да погоди же ты! – шикнула на неё Олимпия, но её сестра с весёлым смехом увернулась от щелчка по носу и тут же отбежала к нетерпеливо ожидавшим своих писем барышням.
– Полагаю, мадемуазель Олимпия может ответить на это послание. А также и на все остальные приглашения от имени всех вас, мадемуазели, – произнесла мадам де Ланнуа.
На самом деле она с самого начала предполагала, что в записках выражалось намерение Людовика пригласить юных барышень, которые воспитывались при дворе королевы, на прогулку в сады Тюильри. Возможно, что в честь первого зимнего