лавры первопроходца и первооткрывателя Хранителя она никому не собиралась, планируя проводить детей лично. Даже по непролазным лесам и северным озерам.
– Хотим, – сознался Мишка. В животе в подтверждение предательски заурчало.
– Тогда пошли в “Погребок”.
– “Погребок”? Это где?
– Сейчас увидишь, – пообещала Ведунья и свернула за угол дома. Дети с увлечением завертели головами, вроде и недалеко от дома отошли, но на этом пустыре они никогда не были. Даже и не замечали его ни разу. Потом зашли в какой-то запущенный парк с заброшенным неработающим фонтаном в виде мальчика с уткой, а затем этот парк внезапно кончился и они выскочили на центральную площадь.
– А как это мы так? – удивился Мишка. От их дома это все было далеко. Не меньше трех автобусных остановок, а они раз – и пришли, даже не запыхались. Просто повернули, и все
– Ничего сложного, – хмыкнула Ведунья, направляясь к упирающейся в площадь тенистой аллее. – Такой короткий путь и называется Тропой. Главное, с глаз скрыться и за угол завернуть, а дальше сама приведет. Нам сюда.
Пречистенская прошла по узкому проходу между двумя новыми домами и вышла прямиком к маленькому старинному особнячку среди густых зарослей сирени и плетущихся роз.
– Олимпиада Порфирьевна! – Девочка остановилась как вкопанная и даже открыла рот. – Здесь же ничего нет! Я ведь знаю! Мы с мамой, ходили там в банк, – она махнула на современное здание, оставшееся позади, – и я сюда случайно заглянула. Тут ничего не было! Просто заросший пустырь! Я точно помню.
– Значит, смотрела да не видела! Смотреть и видеть не одно и тоже, – ответила Ведунья, обходя здание.
С торца были неприметные ступени в подвальчик, над которым висела пожелтевшая от времени деревянная вывеска “Погребокъ”. Внизу была вычурная приписка “Радуетъ васъ съ 1756 года”. Пречистенская открыла тяжелую дубовую дверь и вошла внутрь. Ребята испуганными мышами проскочили следом.
– Как же здесь классно! – потрясенно прошептал Мишка, оглядевшись вокруг. Янка восхищенно закивала.
Помещение было достаточно большим и просторным – с высокими сводчатыми потолками, но вместе с тем уютным. Влево и вправо от входа уходило по два ряда крепких, потемневших от времени приземистых дубовых столиков. У каждого стояли крепкие же стулья с отполированными временем сидушками. С потолков свисали фонари, в которых горели свечи, и их пламя было нереально ярким и теплым. Впереди размещалось что-то типа барной стойки, или прилавка, за которым был низкий и приземистый, под стать меблировке, человек неопределенных лет с медно-рыжей, топорщащейся во все стороны бородой, в застиранной бежевой рубашке в коричневую клетку и темно-зеленом бархатном потертом жилете. За спиной у него находился стеллаж с разноцветными бутылочками, среди которых, впрочем, не было ни одной узнаваемой, а справа, за прилавком, прятался кофейный автомат.
В воздухе разносился запах свежей выпечки, жареного мяса и еще чего-то дровяного. Звучала негромкая струнная мелодия,