стало Ведунов рождаться, очень мало. И вырастить их было очень непростой задачей. Часто состоявшийся Ведун брал к себе одного, максимум двух учеников за раз, но чтобы больше… Очень уж многое могло пойти не так. Но она справлялась, изредка обращаясь за помощью к Воронову или Пречистенской.
Внешность Стеша имела колоритную. Высокая, даже слишком, стройная до худобы, с огромными миндалевидными черными глазами, чрезмерно большими для такого узкого и изящного лица, и тонкими аккуратными губами, которые она красила темно-красной помадой. Ведунья обожала глухие и узкие длинные платья, которые дополняла вечными шалями, и туфли с острыми, как стилет, каблуками. Черные, чуть тронутые сединой волосы она укладывала в очень элегантные пучки и закрепляла их или высоким гребнем, или шпилькой.
Сейчас она сидела за кофейным столиком напротив Олимпиады в своем небольшом личном кабинете и куталась в шаль изумрудного оттенка, наброшенную поверх темно-фиолетового обтягивающего платья в пол. В неизменном пучке торчала шпилька с летучей мышью на конце.
– Так, говоришь, мальчик Хранитель? – Андреевна прищурилась и затянулась через мундштук, выпуская дым колечками. – Ну, милая, это вряд ли возможно… хотя… Подай сюда чашку.
Порфирьевна пожала плечами и протянула ей блюдце с перевернутой вверх дном маленькой чашечкой, из которой только что пила кофе. Та ловко ее перехватила, перевернула и уставилась на донышко, что-то бормоча себе под нос. Гостья привычным жестом достала с соседней полки чистую.
– Луна, профиль, развилка, рыба, – пробормотала Степанида, снова затягиваясь.
– Новый путь и правильный выбор к благому начинанию, – устало перевела Олимпиада. Подруга кивнула.
– Ну давай погадаем. – Разумовская со змеиным изяществом выскользнула из глубокого кресла и поманила гостью за собой в рабочий кабинет. Оный был призван производить впечатление и вызывать трепет. По крайней мере, так считала его хозяйка. Олимпиада находила его верхом дурновкусия, но свое мнение оставляла при себе.
Большая комната с двумя шкафами под замком – один с книгами, другой – с амулетами, окна занавешены тяжелыми темно-синими портьерами для таинственного полумрака и по причине южной стороны, круглый дубовый стол, на котором стоял хрустальный шар и дымилась ароматическая курильница, два стула с закосом под модерн друг напротив друга.
– Ах, милая, старею, старею… А ведь когда-то моими талантами восхищался сам Эйзенштейн, – вздохнула Степанида, доставая весьма потрепанную колоду карт таро и пеструю шаль. Их отдала молоденькой актрисе старая цыганка в обмен на фунт хлеба. Давно еще, в революционном Петрограде. На вокзале. Худенькая, бледная девушка, с небольшим саквояжиком, в котором помещалось все ее имущество: смена белья и конспекты, сама протянула хлеб. Посмотрела в голодные глаза шустрого цыганенка и протянула. Как заколдованная.
– Счастье тебе будет, золотая моя, – пообещала цыганка, суетливо пряча кусок в тряпки, подальше от недобрых глаз. – Все, что нагадаешь, все-все сбудется. Сила