рука
Средь синих волн дрожит на крепкой вые бога;
Он смотрит искоса, как млеет недотрога,
Ланитою клонясь под сень его чела;
Зажмурилась она икак бы замерла;
Ей первый поцелуй исладостен, истрашен,
А шелк ее волос волнами разукрашен;
Вот лебедь влотосах, предчувствуя полет,
Под олеандрами мечтательно плывет;
Крылами белыми ласкает лебедь Леду.
Киприда шествует ипразднует победу;
Округлая, под стать роскошным бедрам, грудь
Могла бы осветить во мраке ночи путь;
Живот ее как снег стемнеющей ложбиной:
А вот идет Геракл, одетый шкурой львиной,
И разве не клицу подобный ореол
Тому, кто до небес, не дрогнув бы, добрел?
Под летнею луной, вся взолоте, нагая,
В ночном разрозненном сиянье, не мигая,
Хотя вголубизне лучатся волоса
И освещает мох пустынные дубровы,
Дриада смотрится внемые небеса…
Селена белая раскинула покровы
Над ложем сумрачным, где, погруженный всон
В ответ на поцелуй молчит Эндимион.[3]
Навек расплакался родник вночи лазурной;
Нет! Нимфа скорбная над молчаливой урной
О неком юноше прекрасном слезы льет;
Любовью втемноте повеяло свысот,
И вот уже влесах священных, где садится
На мраморные лбы снегирь, чтобы гнездиться
На изваяниях вбеззвучном царстве сна,
Послышалась богам всемирная весна.
Ophélie
Офелия
На черной глади вод, где звезды спят беспечно,
Огромной лилией Офелия плывет,
Плывет, закутана фатою подвенечной.
В лесу далеком крик: олень замедлил ход…
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Лобзая грудь ее, фатою прихотливо
Играет бриз, венком ей обрамляя лик.
Плакучая над ней рыдает молча ива.
К мечтательному лбу склоняется тростник.
Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.
Порою, разбудив уснувшую ольху,
Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.
Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.
Офелия, белей и лучезарней снега,
Ты юной умерла, унесена рекой:
Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега
О терпкой вольности шептаться стал с тобой?
Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,
Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?
Что услыхала ты самой Природы голос
Во вздохах сумерек и жалобах дерев?
Что голоса морей, как смерти хрип победный,
Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,
Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,
Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?
Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого
Виденья,