полицейского агента в мелодраме, открывающегося группе диверсантов, объявил:
– Я коммунист.
Он вроде бы и гордился этим, но одновременно и чувствовал себя униженным.
Алессандро прошел еще несколько шагов, гадая, почему же его прервали, и посмотрел на юношу с мягко насмешливым выражением, таким же, как и после заявления Никколо о желании принять участие в проигранных сражениях, как будто оно могло принести победу Италии.
– Господи, ты хочешь сказать что-то еще, или я могу продолжать?
– Нет, но сказанное вами… это некрасиво. Пожалуйста, помните о том, что я социалист.
– Я думал, ты коммунист.
– Разве есть разница?
– Ты член партии?
– Да нет.
– Молодежной организации?
– Играю в футбольной команде завода.
– Тогда почему ты утверждаешь, что ты социалист… или коммунист?
– Не знаю. Просто я так считаю.
– Так ты голосовал?
– Я еще слишком молод.
– Как ты будешь голосовать?
– Встану в очередь, мне дадут лист бумаги. Потом я отнесу его в такое место, где смогу…
– Я не про это. За кого ты будешь голосовать, за какую партию?
– Откуда я знаю?
– Тогда откуда ты знаешь, кто ты по политическим убеждениям?
– Я же сказал. Просто знаю.
– И что с того? – возмущенно спросил старик, внезапно рассердившись, что его прервали.
– А вы коммунист? – спросил Николо, предположив, непонятно по какой причине, что Алессандро скорее не коммунист, а христианский демократ.
– Нет.
– А кто?
– Какая разница? Изменится для тебя что-то от того, кто я? Нет. Так что позволь мне продолжить. Были и другие. Они плодились как кролики. Папини[7], этот сукин сын, хотел предать огню все библиотеки и музеи. Он утверждал, что дебилы – самые глубокие философы, и к этому выводу его могло привести только самовосхваление. Добавь к этому кампанию Маринетти против спагетти, желание ди Феличе научить каждого ребенка убивать животных и всякие оды и симфонии углю, сверлильным станкам, кинжалам и ювелирным булавкам, и ты получишь школу. А в сочетании с Д’Аннунцио[8] – движение.
– С каким Д’Аннунцио?
– Что значит, с каким Д’Аннунцио? – переспросил Алессандро.
– Фамилия показалась знакомой.
– Я не могу объяснять тебе все и вся. Мне следовало это знать. Разве можно ожидать, что ты поймешь теорию, понятия не имея, о чем речь. Я ошибся, углубившись в подробности. Позволь начать снова, максимально все упростив. Это была великая, разрушительная война. Она бушевала в Европе с девятьсот четырнадцатого по девятьсот восемнадцатый. Италия оставалась в стороне до весны девятьсот пятнадцатого. Потом, главным образом позарившись на Южный Тироль, Альто-Адидже, мы вступили в войну против Австро-Венгрии, и погиб почти миллион человек.
– Вы участвовали в