на украшенный кистями парчовый навес, затенявший его, у Акбара разболелась голова. От пота платье прилипло к телу, но ему было совсем не до того, так как он обдумывал гибельное известие о потере своей столицы. Неужели его правлению суждено закончиться, даже не начавшись?
Всего десять месяцев тому назад на самодельном кирпичном троне, наскоро возведенном на каменной площадке в центре военного лагеря моголов, он был объявлен падишахом Индостана. Еще свежо было горе от внезапной гибели его отца, падишаха Хумаюна, и Акбар стоял – не совсем уверенно, но гордо – под шелковым навесом, принимая почести Байрам-хана и других своих командующих.
Его мать Хамида совсем недавно смогла заставить его осознать, насколько бедственным было их положение в те дни, и что именно Байрам-хан, несмотря на то, что сам был из персов, понял лучше, чем кто-либо еще, что в первые часы и дни после смерти отца опасность для Акбара исходила изнутри – от честолюбивых военачальников, которые теперь, после кончины падишаха, оставившего в наследниках этого юнца, могли претендовать на трон. Большинству этих людей было не до сантиментов. Многие происходили из старых могольских кланов, чьи представители вместе с дедом Акбара Бабуром некогда основали новую империю на сухих равнинах Индостана. Кодекс степей всегда гласил: тактя тахта – «трон или гроб». Любой, кто чувствовал себя достаточно сильным, мог заявить о себе как о претенденте на трон. Так часто бывало в прошлом, будет и впредь…
Слон Акбара споткнулся, мысли юноши прервались, но только на миг. Уставившись на морщинистую серую шею животного, покрытую редкой жесткой щетиной, он вновь погрузился в свои мрачные мысли. Если новые сведения верны и Дели в самом деле пал, то все, что его мать и Байрам-хан сделали для него, возможно, окажется напрасным. Чтобы выиграть драгоценное время, они почти две недели скрывали смерть Хумаюна, пока верный слуга, внешне похожий на властителя, исполнял его роль перед народом. Каждый день на рассвете он надевал одеяние падишаха из зеленого шелка и украшенный драгоценными камнями тюрбан с плюмажем из перьев белых цапель и появлялся, как того требовал обычай, на балконе роскошного дворца на побережье в Дели, в крепости Пурана Кила, чтобы столпившиеся на берегу Джамны люди видели, что падишах Моголов жив.
Тем временем Хамида и ее невестка Гульбадан, тетка Акбара, с трудом убедили юношу тайно покинуть Дели. У него перед глазами так и стояло напряженное лицо матери, которая, держа мерцающую масляную лампу, трясла и будила его с тревогой в голосе: «Уезжай сейчас же – вещей не надо, – просто езжай!» Неловко спустившись с кровати, он дал ей набросить на себя темный плащ с капюшоном, такой же, какой она носила сама. В полусне, с головой, гудящей от невысказанных вопросов, Акбар следовал за ней узкими проходами и по винтовым лестницам, через ту часть дворца, где ему никогда раньше не доводилось бывать, в небольшой обшарпанный внутренний двор.