отдал сам себе мысленный приказ Ильич. Сдерживая порывы возбуждённого дыхания, прицелился и, подряд из двух стволов, выпалил по кабану. Две пули, сдуру, угодили в задницу кабану. Кабан, истошно завизжав, бросился, напролом, в лесные дебри. Подбежав к месту его старта, Ильич увидел яркий кровавый след, оставляемый раненым животным. Стремительной летящей походкой, Ильич стал преследовать свою недобитую жертву. Пройдя около часа по кровавому следу, словно по скоростному шоссе, он вышел на большой луг с копной соломы на краю. Сразу за лугом простиралось вдаль скошенное поле, а сбоку от поля, виднелась кособокая деревушка. В густой траве кровавый след плохо просматривался, и Ильич принялся петлять по лугу, пристально вглядываясь в траву-мураву, принюхиваясь к искомым следам, и прислушиваясь к дальним шорохам, с обострённым вниманием русской борзой.
– Ты погляди, какая свинья! Хряк паршивый!! – неожиданно услышал он визгливый старушечий крик.
Из-за копны соломы вышла старая, словно живущая со времён царя Гороха, крестьянка в цветастом платке, алом сарафане, в белый горошек, и с граблями в руках.
– Где?! Где хряк?! – воскликнул Ильич, лихорадочно перезаряжая ружьё и быстро вращая головой.
– Да ты же хряк и есть! Чтоб глаза твои бесстыжие повылазили! Куды ты, боров, прёшь?! Всю траву у меня вытоптал окаянный!! Мало того, что большевики – зараза этакая, весь хлебушек отобрали, так теперь и травы нема!!
Ильич побледнел, снял с головы кепку и рукавом куртки стёр с лысины капли пота.
– На башке у тебя пустырь, знать и в башке пусто, вот потому-то ты здесь пустырь и вытоптал! – продолжала браниться старуха.
– Сволочь мелкобуржуазная!! – хрипло прокричал, словно вороном прокаркал, Ильич. – Стрелять и перестрелять всех вас надо!!
Он хотел ещё крепче обосновать свою мысль, но старуха, не слушая его и потрясая граблями, прокричала: – Погоди, гад, вот позову мужиков, они тебя навеки утихомирят!!
Ильич похолодел от ужаса, оглянулся по сторонам и, вскинув ружьё, грохнул из правого ствола, словно совершая правое дело, в алый сарафан, в белый горошек. Старуха, охнув, повалилась боком в копну, а горошек её сарафана стал исчезать на глазах, окрашиваясь алой кровью, и, вскоре, весь сарафан приобрёл цвет нынешнего государственного стяга. Ильич, ещё раз оглядевшись, извлёк из своего кармана коробок со спичками и, дрожащими руками, стал поджигать копну. Сухую солому охватило пламя, а Ильич, изредка оглядываясь, поспешил скрыться в чаще леса. Неожиданно, он увидел продолжение, потерянного было, следа кабана. День ещё только разгорался, и, поэтому, удостоверившись, что кровь на земле – это кровавое продолжение его пути-погони, Ильич, с увлечением, продолжил шагать по кровавому следу. Шагал он под «барабанную дробь» отнюдь не «стукачей», а «кузнецов своего счастья» – Больших пёстрых дятлов.
Лишь к обеду, свято им чтимому, счастливый