не знает как, – ответила волхва. – Мирославу никто не видел. Нынче впервые не пришла на утреннюю молитву – за ней отправили послушниц, а её келья оказалась пуста. Я велела опросить всех – её никто не видел, даже Умила.
Никодим устало вздохнул: волхв знал, куда направилась юная ворожея, она поведала ему о видении Макоши. Но откуда у юной волхвы столько сил – переворожить весь Свагобор и незаметно уйти? Ей явно помогали. И явно не силы Света… ох, не тот выбор совершила юная ворожея, не тот…
– Никодим? – переспросила его Великая Волхва Половца.
Старец внимательно посмотрел на Мать Веру.
– Мирослава решила следовать видению, что ниспослала ей Макошь, – ответил он. – Но, видимо, решила идти за Тьмой, обманув нас.
– Я тоже об этом подумала, – печально согласилась волхва. – Но я пока об этом никому не говорила, решила позвать вас, дабы спросить совета. – Мать Вера некоторое время помолчала, глядя на Никодима. – Что делать?
– А вы сами что полагаете?
Великая Волхва пожала плечами и отошла от старца. Медленно прошлась по своим хоромам и, остановившись, вновь повернулась к Никодиму:
– Волхвовское чутьё мне подсказывает, что Мирослава уже совершила выбор и этому не помешать, – ответила она. – Макошь начала прясть Нить её Судьбы.
– И теперь только от Мирославы зависит, какой будет эта пряжа, – печально закончил Никодим. – Как бы мы ни пытались её уберечь, пришло время её одинокого странствия, от которого, возможно, будет зависеть судьба всего Света.
Мирослава, запахнув плотнее свиту, с палубы смотрела на приближающийся город: стояла середина ряжена[1], но уже падал первый снег, укрывая Озёрный. Сквозь низкие облака пробивалось холодное солнце, и кружащиеся снежинки сверкали в его лучах. Порт Озёрного был, как всегда, оживлён, и даже с воды были слышны гвалт и шум.
Мирослава прибыла в город на купеческой ладье – нашептала пару слов купцу и его поморам, и те взяли Мирославу на корабль как странствующую волхву. Но как только Мирослава ступила на пристань и затерялась в толпе, купец и его люди забыли о ней, будто её и не было.
Толпа вокруг гудела; голоса сливались в неясную песнь, телеги грохотали, рабочие разгружали товары; где-то вдалеке трубили ведомые погонщиками ингры. Мирослава остановилась: от тяжёлых запахов кружилась голова. Движения сварогинов, которые не обращали на неё внимания, юной ворожее казались слишком медленными и грузными. Холодный снег сверкал, и в его сиянии слышалась Песнь, что серебряными узорами оплетала мир. Песнь искрилась, переливалась в холодном осеннем воздухе. «Кто направляется в село Червич?» – спросила Мирослава Песнь и оглянулась. Серебряное кружево вспыхнуло ярче и указало Мирославе на гружёную телегу, прикреплённую к запряжённой лошадьми повозке, что стояла неподалёку. Купец – тучный человек в красном кафтане и с закрученными усами – ждал рядом с телегой, наблюдая за тем, как слуги грузят его товар.
Мирослава кивнула Песне и пошла к купцу. Поклонилась ему вместе со Словом, которого сварогин не услышал,