он сам себя.
Ему вдруг захотелось сильно ударить в стену или заорать во всю мощь своего голоса; он подумал, что если сейчас обернется, то обязательно увидит, как кто-нибудь смотрит на него, на его бессилие, и ядовито улыбается. На самом же деле на него смотрела только Римма, и её взгляд был скорее вопросительным. В укушенной руке она держала папку с только что пришедшими из лаборатории результатами анализов. Константин взял ее и через одну пробежал взглядом по фамилиям.
– Острозубова, Чернышенко, Полякова… Ресничка, – еле слышно бормотал он, но на последней фамилии споткнулся и повторил громче, – Ресничка!
Константин вытащил последний листок, скользнул по нему глазами и тотчас же побледнел. Затем он вновь глянул в верхнюю часть, на фамилию; его губы прошептали что-то неразборчивое, зрачки расширились, на лбу выступили блестящие капельки пота, а жилка на виске дрогнула и вздулась.
Он скомкал лист и что-то шепнул отцу, затем быстро вышел из палаты. Андрей Петрович последовал за ним.
Шли они молча. Константин припадал то на одну ногу, то на другую, ускорялся, спотыкался и снова набирал скорость. Андрей Петрович же шел ровно, не торопясь, кидая короткие приветы врачам и пациентам. Он был не просто главврачом – он был здесь хозяином, и это сквозило в каждом его шаге, каждом кивке, будто всякий жест совершался только для того, чтобы дать понять всем остальным: посторонись, идет главный!
Они вместе прошли по коридору к самой дальней двери, Константин достал связку ключей и открыл кабинет. Это была скромная комнатка крошечного размера, где около стены стоял небольшой письменный столик со старым деревянным стулом, а у самого входа располагалась низенькая скамейка. Единственной декорацией этого кабинета был, пожалуй, только портрет Андрея Петровича, красующийся на стене. Этот портрет был подарен ему в прошлом году, на 60-летний юбилей, одним крупным чиновником, по совместительству и пациентом отца, во время торжественной церемонии в мэрии. А уж сам юбиляр велел повесить портрет в кабинете сына. Как известно, бывают картины, способные создать иллюзию расширения пространства комнаты, бывают и такие, что, наоборот, визуально его сужают. Этот же портрет брал на себя все. Не было ни единой точки кабинета, способной укрыться от назидательного взгляда человека, на нем изображенного.
– Папа, – приглушенным голосом начал Константин.
Андрей Петрович, вальяжно развалившийся в кресле, кинул на сына укоризненный взгляд.
– Константин Андреевич, – нарочито казенно ответил он, – разве вы не имеете понятия о субординации? И что в моем, – на последнем слове было сделано особое ударение, – учреждении сотрудники должны обращаться друг к другу только по имени-отчеству?
– Отец! – уже более настойчиво, и даже раздраженно, повторил Константин. – Я помню о твоей просьбе!
Он подошел к столу, дрожащей рукой выдвинул верхний ящик и вынул немецкое игристое вино и два бокала. Ему осталось только посмотреть на часы, запечатлеть в памяти этот момент,