внутри.
– Наблюдательный ты парень.
– А как же. Врожденные способности надо развивать.
– И память у тебя хорошая?
– Хорошая у меня память, ничего не забываю.
– Ну, молодец, Ромин, молодец. Ганкина-то Витьку помнишь? Ганкин, видимо, тоже не твой?
– Валите и Ганкина.
– Нет, Ганкин не твой. Ты обо всем этом деле с Ганкиным не знал. Это дело Прохора.
– Кого-кого?
– Прохора.
– Ах, Прохорова…
– Ну какой же ты молодец, Сударь! – сказал комиссар одобрительно. – Герой, супермен! И с Прохоровым неплохо придумал. Только малость переиграл, удивляться не надо было б, конечно, это ты верно сработал, а вот имя на фамилию менять – слишком уж игра точна, шов заглажен, а у меня глаз зоркий на это дело.
– В т-твоих интересах с-сказать нам правду, Ромин.
– Вы о моих интересах не заботьтесь, не надо.
– К-как знаешь. А заговорить – заговоришь. Все скажешь…
– Ничего я вам не скажу, обожаемые начальники. Ничего. Марафета подкинете – тогда, может, поговорим. Так, без протокола, по-семейному.
– Вот сукин сын, – удивленно сказал комиссар. – Ну и мерзавец.
– У вас сила, вы можете надо мной издеваться.
– У нас сила, это точно. А издеваться – так, Ромин, не издеваются. Издеваются над беззащитными женщинами в кассе и в скупке, над Ленькой Самсоновым, это называется – по большому счету – издеваться.
– А по малому?
– А т-ты наглец, парень, – сказал Садчиков. – Б-большой наглец.
– Дайте марафета, я тогда отойду, гражданин начальник.
– Хорошо, – сказал комиссар, – вопросов больше не будет. За два убийства и вооруженное ограбление полагается расстрел. Это ты знаешь. Чита, конечно, вместе с тобой не убивал – у него кишка тонка. Значит, убивал ты один. Вещественные доказательства у нас есть. Все. Иди. Иди, иди, – повторил комиссар, – конвой в той комнате. Иди. И помни: наше законодательство дает тебе возможность защищаться. И самому, и с помощью адвоката. Помни: суд всегда учитывает, кто бил, а кто стоял рядом. Мы тоже к этому прислушиваемся. Если у тебя есть хоть малейший намек на алиби – выкладывай, мы будем этот твой малейший намек анализировать.
Сударь продолжал улыбаться, но было видно, как сильно он побледнел.
Прохор лежал и курил. Он курил спокойно, глубоко, с хрипом заглатывая дым; внимательно следил за тем, как вспыхивал красный тлеющий огонек и постепенно становился пепельно-черным.
Он все понял, Прохор. Когда он два раза позвонил Сударю и оба раза к телефону подошел один и тот же мужчина, Прохору все стало ясно: мальчики провалились, в остроге мальчики…
«Чита меня видел раз, видел с палкой, видел старым. Сударь ничего обо мне не знает. Девять миллионов – Москва с пригородами, – иди ищи. Но найдут. Это точно. Они мильтона не простят. Доигрался, доигрался, старик. Раньше надо было дело с профессором решать. Раньше. А связей-то у меня не было, а что без них сделаешь, без проклятых? Поди держи картины-то в сарае – сгоришь, как ракета, они на это дело ЧК бросят, а в ЧК материал обо мне имеется, ох, имеется, спаси Господи, сохрани и помилуй… Чита