кивнул, и они вместе подошли к офицерам, курившим на веранде.
– Господа, рекомендую нового товарища, – сказал Истомин. – Поручик Олексин.
Офицеры церемонно откланялись, Мусин-Пушкин – совсем еще юный, с легкомысленно-блудливыми глазами – спросил скорее из вежливости, чем из любопытства:
– Где желаете послужить угнетенному славянству, поручик? При штабе, при интендантстве, а может быть, при Красном Кресте? Со своей стороны рекомендую Красный Крест: есть очаровательные сестрички. С ними не соскучитесь, а сербки на меня нагоняют тоску. Нет, право же, господа, они говорят о несчастной родине даже в объятьях!
– Возможно, ваши объятья недостаточно крепки? – насмешливо спросил офицер с цыганской, черной, вольной бородой.
– Мысль о крепости объятий вас посещает после контузии? – осведомился Мусин-Пушкин. – Ничего, у некоторых, говорят, это проходит.
– Фи, Серж! – недовольно сказал штабс-капитан. – Это недозволенный прием.
– Беру назад, – тотчас же согласился ординарец. – Итак, Олексин, куда же прикажете вас пристроить?
– Благодарю, не утруждайтесь, – сухо сказал Гавриил. – Я пристроюсь в строй.
– Строй! – неприятно рассмеялся Мусин-Пушкин. – Это ведь не плац-парад на Марсовом поле, поручик.
– Представьте, я догадался об этом еще в Москве.
– Полагаю, что знакомство состоялось, – сказал Истомин. – Проводи меня к Черняеву, Серж.
– Не знаю, примет ли он…
– Не важничай, я знаю тебе цену. Я ненадолго оставлю вас, поручик.
Штабс-капитан и ординарец прошли в дом. Следом потянулись еще два офицера, и с Олексиным остался чернобородый.
– Кажется, здесь не очень-то радуются соотечественникам, – сказал Гавриил.
– Вы не узнаете меня, Олексин? Мы вместе учились в Корпусе. Я Совримович.
– Боже мой, Совримович! – Гавриил радостно сжал протянутую руку. – Во всем виновата ваша борода.
– Во всем виновата контузия: мне попортило лицо. Рад встрече, очень рад. Ужинали? Идемте в кафану: там неплохое вино.
– А Истомин?
– Истомин найдет вас даже тогда, когда вы этого не захотите. – Они шли через двор к воротам. – Кстати, вы давно знакомы с ним?
– Немного по Москве и три дня здесь: вместе ехали из Белграда. Он лечил там желудок.
– Его желудок здоровее вашего, – вздохнул Совримович. – Он пытается лечить не свои язвы, Олексин. Впрочем, здесь все интересуются чужими болячками и тайком прописывают друг другу рецепты. Иногда сильнодействующие, как, например, Измайлову.
– Должен сказать, что он произвел на меня странное впечатление.
Они миновали ворота, пересекли дорогу и вошли в наспех сколоченное легкое помещение, где горел открытый очаг и стояло несколько столов. Сели в дальнем углу, молчаливый хозяин быстро подал глиняные кружки, кувшин с вином и пресный кукурузный хлеб.
– Измайлов стоял у истоков волонтерского движения, – сказал Совримович, наливая вино. – А после первых