просто. А сказать яснее – нельзя их выполнить ни по твоей, ни по моей воле. Жизнь их только выполнит. Время.
Острые клинья теней все ползли и ползли на пригорок. Солнце уже почти скрылось за Звенигорой, из-за каменистой вершины виднелся теперь лишь его краешек величиною с обыкновенный арбузный ломоть.
– Ладно, ты езжай, – сказал Назаров. – Разговоры можно вести и так и эдак. И доказать что хошь можно. На то слова и существуют. А я так тебе скажу, Поликарп: нынче я рожью половину пшеничных площадей уже засеял.
– Как?! – поднял на него тяжелый взгляд Кружилин.
– А вот так. Или ты попрыгаешь вокруг меня, как Яшка Алейников тогда, да уедешь ни с чем, или голову сымешь – мне все одно. А колхоз на будущий год с богатым хлебом будет. Война – она как бы не затянулась, чую… Народу лихо придется. Ржануха не пшеничная булка, а все одно хлеб.
– Да когда ж ты успел?! – выдохнул Кружилин.
– Успел. Пока еще вы лошадок наших не мобилизовали на завод.
– Та-ак. Ну а… Полипов знает?
– Много будет знать – ночами спать не станет. Пущай лучше здоровье бережет. А тебе должен объявить, как партийной власти.
– Ну и… Ну и что я теперь должен делать?
– А это уж твое дело… – Помолчал и добавил: – Самое лучшее – ничего. Я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.
– Значит, на обман толкаешь?
Назаров пожал плечами, на которых болтался пропыленный пиджачишко, и, ни слова больше не сказав, пошел с пригорка. Потом замедлил шаги. Не спеша вернулся, проговорил:
– Я что все время хотел спросить тебя – об Ваське твоем слуха не имеешь?
– Нет, ничего не знаю.
– Ну да. Ведь они, должно, в самое пекло попали с Максей моим в Перемышле этом. Подвезло им.
– Последнее письмо от Василия было весной еще…
– Ну да… – опять повторил Назаров. – Я-то ничего. Старуха моя извелась. Днем молчит, а ночами, слышу, воет, как щенок, сквозь зубы… Каждую газету требует ей носить. Молча поищет сына в наградных списках, а ночью воет…
И Панкрат, не попрощавшись, пошел. Шел сгорбившись, тяжело шаркал ногами.
Со станции Антон Савельев, новый главный инженер Нечаев и другие специалисты приехали на попутном грузовике. Всю дорогу они молча толклись в кузове, и только когда машина остановилась у ворот стройплощадки, Савельев сказал:
– Начнутся дожди – и это шоссе зарежет нас.
Федор Федорович Нечаев, длинный тощий человек с мелкими чертами лица, с рыжей бородкой под Дзержинского, с первого взгляда производил неприятное впечатление. Хотя Савельеву очень хвалили Нечаева, при первой встрече в Москве Антон Силантьевич был разочарован его видом и сразу же внутренне насторожился против этого малоразговорчивого человека. Но внешность часто бывает обманчива, и через неделю от этой настороженности не осталось и следа. Нечаев без суеты и ругани за несколько дней, что называется, выбил в Наркомате боеприпасов для завода столько сырья и стройматериалов, что Савельев только ахнул. Бывший чекист, работавший,