вот тут я уголком глаза замечаю какое-то движение – просто какое-то темное пятно. Впечатление, что какая-то тень, что-то большое и темное, быстро пересекла улицу. Не больше чем в десяти футах от меня, но ниже, ближе к Бенефит-стрит, откуда я пришла. Я оборачиваюсь поглядеть, но ее уже нет, – и я начинаю сомневаться, что вообще что-либо видела. Ну, может, это была бродячая собака.
Некоторое время я вглядываюсь в темноту и в желто-оранжевый, натриевый разлив света уличных фонарей, по которому эта тень проскользнула, прежде чем исчезнуть. Впору посмеяться над собой, потому что я чувствую, как руки покрылись мурашками, а короткие, тонкие волосы на шее – ближе к затылку – встали дыбом. Никогда бы не подумала, что однажды окажусь действующим лицом типичной сцены фильма ужасов. Не могу не вспомнить фильм «Люди-кошки» Вэла Льютона, тот эпизод, где Джейн Рэндольф бежит мимо Центрального парка, а ее преследует одержимая местью Симона Симон; Джейн спасется в последний момент благодаря счастливому прибытию городского автобуса. Но я знаю, что ради моего спасения никакой автобус не придет, и, что более важно, я очень хорошо знаю, что в темноте сегодняшнего вечера таится только то, что поместило туда мое разыгравшееся воображение. Я отворачиваюсь от фонаря и иду дальше вверх по холму. И мне не надо притворяться, что я не слышу шаги за спиной или стук когтей по бетону… потому что я действительно ничего этого не слышу. Быстрая тень, темное, размытое пятно, захваченное периферическим зрением, – это всего лишь мгновенная ошибка восприятия, не более чем проделка моего утомленного, беспокойного ума, заполненного обрывками не слишком жизнеутверждающей лекции и фразами из бесед с коллегами о вампирах.
Oubliez le chien.
Пятнадцать минут спустя я запираю за собой входную дверь моей квартиры. Завариваю ромашковый чай и пью его, стоя у кухонного стола. В одиннадцатом часу я уже в постели. К этому времени мне удается окончательно отделаться от последних мыслей о том, что же я все-таки видела – или не видела, – переходя Дженкес-стрит.
– Откройте глаза, мисс Говард, – говорит Эбби Глэддинг, и я подчиняюсь. Она ни в коем случае не приказывает мне открыть глаза, совершенно ясно, что тут у меня есть выбор. Но есть что-то такое в ее голосе, в ее интонации, в размеренном ритме, с каким сказана эта фраза, что держать глаза закрытыми положительно невозможно. Еще темно, но вряд ли рассвет заставит себя ждать, и я лежу в своей постели. Не могу точно сказать, бодрствую я или сплю, или, может быть, нахожусь в каком-то пороговом состоянии, не являющемся ни сном, ни явью. Я сразу ощущаю невидимый вес, тяжело давящий мне на грудь; мне трудно дышать.
– Я ведь обещала, что мы с вами еще увидимся, – говорит она, и я с большим трудом поворачиваю голову на звук ее голоса, зарываясь щекой в подушку. Теперь я понимаю, что полностью обездвижена, возможно, той же силой, что давит мне на грудь. Я стараюсь разглядеть, что это, но вижу только столик возле кровати, электронные часы и пепельницу, книжный шкаф с прогибающимися от слишком