полынью. Стешка так и не вскрикнула ни разу, не заплакала, как ожидал Фрол.
И вдруг она всхлипнула, повторила глухо, сквозь сдерживаемые рыдания, как полчаса назад:
– Дракон ты проклятый…
Фрол задыхался от духоты и пыльной горечи, вытолкнул ногой соломенный пласт, закрывавший лаз. Холодный ночной воздух пахнул в лицо, обжег легкие. Как и вчера, на той стороне речки мигали деревенские огоньки.
Прямо в дыру, где они сидели, смотрела равнодушно круглая луна. Слабый, неясный свет высвечивал только отдельные соломинки и толстые Стешкины ноги. Фрол покосился и в полусумраке разглядел ее всю. Она валялась за его спиной, измятая и жалкая, и по-прежнему всхлипывала. Но Фрол ей не верил.
Потом Стешка перестала плакать, приподнялась и сказала полным голосом:
– Все тело трухой облипло…
Курганов не обернулся, не пошевелился.
– Фролушка! – простонала Стешка и положила ему на плечо горячие, потные руки и растрепанную голову. – Что же теперь-то, а? Не бросай ты меня…
Брезгливо поморщившись, Фрол двинул плечом, стряхнул с себя Стешку.
– Липкие же у тебя руки. Не хнычь, сказал!
– Все вы кобели. Сперва… а потом… Возьми меня, Фрол, за себя, ради бога.
– Я же не председатель, – усмехнулся Фрол. – И никогда им не быть мне…
– Будешь, ей-богу, будешь, Фролушка, – торопливо зашептала она, опять вскидывая руки ему на плечи. – Ты работящий, все видят. Вона как вилами-то махаешь! Даже Захар хвалил. Этой силе да ума бы, говорит… А вдвоем-то мы с тобой… эх… Ум-то что – рассудок только. Пущай и не хватает, да главное – люди чтоб не знали. А обмануть их легче легкого, потому что сами дураки. Так мне сестра все время говорила. Где надо – поддакнуть, где надо – промолчать. И главное – на собраниях выступать об чем-нибудь. Уж я бы тебе подсказывала, что и когда…
Теперь Курганов не стряхнул, а отшвырнул Стешку от себя с такой силой, что, ударься она не в соломенную, а в деревянную стенку, убилась бы насмерть, и вылез на свежий воздух.
Стешка выползла следом, обхватила его пыльные ноги, заголосила, по-волчьи подвывая:
– Ну, ударь еще раз… Переломи с хрустом, как палку, разотри в кровь сапогом. Мне нисколько не больно, бабы любят мужскую силу, любят, чтоб кости у них хрустели. Ну бей, чтоб искры из глаз, чтоб зверем кричать…
– Ты человек ли? – удивленно и тихо спросил Курганов.
– Я буду, как ласковая собачонка, в глаза тебе заглядывать… Как Захарка в мои сейчас, так я в твои глядеть буду… И заживем! Фролушка! Я ведь не с пустым карманом. Передала мне сестрица-то кое-что перед смертью вместе с наказом, как жить. Умница была…
Фрол выдернул, как из трясины, ноги из Стешкиных рук и пошел к деревне, оставив ее лежать на колючей стерне.
Две недели затем он работал молча, ни разу не взглянул на Стешку, хотя чуял, что она будто привязалась к нему своими раскосыми, хищноватыми глазами. Куда ни пойдет – тянется за ним какая-то невидимая нить, и не оборвать ее, не сбросить с себя. Раньше Стешка, а теперь сам